— Я так и сделаю.
— Кажется, я все тебе сказал. А теперь дай мне руку. Будь твердым!
— Буду твердым!
— Этой дурешке Игнасии, — добавил Тельягорри немного погодя, — можешь дать, сколько сам захочешь, когда она замуж будет выходить.
Мартин обещал все исполнить. Он еще долго сидел возле старика и отвечал на его вопросы, порой казавшиеся нелепыми, а на рассвете Мигель де Тельягорри, человек с дурной славой и добрым сердцем, ушел из этой жизни.
Глава VIII
О том, как ненависть между Мартином Салакаином и Карлосом Оандо стала еще ожесточенней
Когда умер Тельягорри, Каталина Оандо, которая уже стала барышней, попросила свою мать, чтобы она взяла к ним в дом сестру Мартина — Игнасию. Игнасия была, как поговаривали, малость вертушкой и привыкла кокетничать с посетителями таверны Аркале.
Опасение, что, оставаясь в таверне, девушка может вступить на стезю порока, и побудило сеньору Оандо взять ее в дом служанкой. Сеньора Оандо рассчитывала своими наставлениями отучить Игнасию от дурных привычек и направить ее на путь самой строгой добродетели.
Мартин иногда заходил к Оандо навестить сестру и разговаривал с Каталиной и доньей Агедой. Каталина, как и прежде, была с ним на «ты», а донья Агеда выказывала ему свое расположение и привязанность, выражавшиеся в бесконечных предостережениях и советах.
Летом в доме появился Карлос Оандо, приехавший на каникулы из коллежа в Оньяте.
Скоро Мартин понял, что разлука не умерила, а разожгла ненависть, которую к нему питал Карлос. Заметив враждебное к себе отношение брата Каталины, он перестал заходить к Оандо.
— Ты больше у нас не бываешь, — сказала ему однажды Каталина, встретив его на улице.
— Не бываю, потому что твой брат ненавидит меня, — без обиняков ответил Мартин.
— Напрасно ты так думаешь.
— Ба! Я знаю, что говорю.
Ненависть действительно существовала. И в первый раз она вышла наружу во время игры в пелоту.
У Мартина был соперник — один молодой наваррец с Эбро, сын карабинера. Этого наваррца звали Качо{143}, потому что он был левша.
Карлос Оандо и несколько его приятелей по коллежу — карлисты, корчившие из себя аристократов, — взяли Качо под свое покровительство и принялись распалять его и натравливать на Мартина.
Качо, подобно всем маленьким и вспыльчивым людям, в игре делался неистовым; Мартин играл спокойно, хладнокровно, как человек, уверенный в себе. Качо, когда начинал выигрывать, загорался и вел игру легко и, напротив, когда проигрывал, быстро падал духом и все его мячи летели мимо.
Салакаин и Качо представляли собой два совершенно различных человеческих типа: в одном воплотились самообладание и ясный ум горца, в другом — неистовство и безрассудство жителя долины.
Соперничеству между ними, которое Карлос и его приспешники использовали в своих интересах, пришел конец во время одной партии, затеянной друзьями Качо. Условия игры были такие: Качо и опытный игрок из Урбин Искинья против Салакаина и партнера, которого тот сам себе выберет. Партия будет с чистерой и на десять игр.
Мартин выбрал себе в качестве второго игрока парня из французских басков, он работал в пекарне у Арчипи и звался Баутиста Урбиде.
Баутиста, худой, но крепкий человек, отличался хладнокровием и прекрасно владел собой.
На обе пары было поставлено много денег. Почти вся народная и либеральная часть города стояла за Салакаина и Урбиде; молодежь из местной знати, пономарь и карлисты из деревень были за Качо.
Партия в пелоту превратилась в целое событие. Чтобы присутствовать при этом зрелище, собрался весь город, да еще и из окрестностей явилось много народу.
Главная борьба должна была развернуться между двумя передними игроками — Салакаином и Качо. На стороне Качо были его быстрота, ярость, умение резко подавать низкие, угловые мячи; Салакаин полагался на свою выдержку, верный глаз и на силу своей руки, помогавшую ему отбивать мяч и далеко его бросать.
Горы вышли сражаться против долины.
Партия началась среди общего возбуждения; первые игры очень быстро выиграл Качо — его мячи летели стремительно, как пули, и совсем низко — всего на несколько миллиметров над чертой, так что их невозможно было взять.
При каждом мастерском ударе наваррца молодые господчики и карлисты разражались восторженными рукоплесканиями, Салакаин улыбался, а Баутиста смотрел на него с плохо скрытым беспокойством.
Счет был уже четыре — ноль, и победа наваррца казалась неизбежной, как вдруг счастье ему изменило: стали выигрывать Салакаин и его партнер.
На первых порах Качо защищался хорошо и заканчивал игру яростными ударами, но потом он, словно исчерпав свои силы, начал все чаще и чаще допускать досаднейшие промахи, и счет выровнялся.
С этого момента сделалось ясно, что Качо и Искинья идут к проигрышу. Они совсем потеряли самообладание. Качо свирепо бросался на мяч, мазал, выходил из себя, бил в злости чистерой о землю и обвинял во всем своего партнера.
Салакаин и французский баск, хозяева положения, сохраняли полное спокойствие, быстроту движений и только посмеивались.
— Давай, Баутиста, — говорил Салакаин. — Хорошо!
— Беги, Мартин, — кричал Баутиста. — Вот так!
Игра кончилась полной победой Салакаина и Урбиде.
— Да здравствуют наши! — завопил, бешено рукоплеща, простой народ из старой Урбии.
Каталина улыбнулась Мартину и поздравила его.
— Очень хорошо! Очень хорошо!
— Мы сделали что могли! — ответил он с усмешкой.
Карлос Оандо грозно нахмурился, подошел к Мартину и сказал:
— Качо вызывает тебя играть один на один.
— Я устал, — ответил Салакаин.
— Не хочешь играть?
— Нет. Играй сам, если хочется.
Окончательно убедившись в расположении своей сестры к Мартину, Карлос почувствовал, что злоба в нем вспыхнула с новой силой.
В следующий раз он приехал из Оньяте более чем когда-либо мрачный и одержимый ненавистью. Поэтому Мартин, завидев его издали где-нибудь на улице, всякий раз старался избежать встречи, но лишь пуще озлоблял и распалял Карлоса таким поведением.
Мартин пытался найти способ выполнить завет Тельягорри и посвятить себя торговле; он оставил работу кучера и начал промышлять вместе с Аркале по части контрабанды.
Однажды к Мартину пришла старая служанка из дома Оандо, сплетница и злоязычница, и рассказала, что его сестра любезничает с Карлосом, молодым господином Оандо. Если донья Агеда заметит, она рассчитает Игнасию, и после такого скандала девушка окажется в очень скверном положении.
Услышанное внушило Мартину желание отправиться к Карлосу, оскорбить его и бросить ему вызов. Но потом он рассудил, что самое главное — избежать сплетен, перебрал все возможные способы достичь этого и наконец решил, что лучше всего поговорить с Баутистой Урбиде, с которым он успел подружиться.
Мартин часто видел, как тот танцует с Игнасией, и считал, что Баутиста, наверное, неравнодушен к девушке.
Не откладывая дела в долгий ящик, он отправился в пекарню Арчипи, где работал Урбиде. Когда Мартин вошел, его приятель, обнаженный до пояса, стоял возле печи.
— Послушай, Баутиста, — сказал ему Мартин.
— В чем дело?
— Мне надо с тобой поговорить.
— Я слушаю, — ответил француз, ловко орудуя лопатой.
— Нравится тебе Игнасия, моя сестра?
— Еще бы!.. Само собой! Что за вопрос! — воскликнул Баутиста. — Ты сюда из-за этого и пришел?
— Ты бы женился на ней?
— Разумеется, если бы у меня были деньги, чтобы открыть свое дело.
— А сколько тебе надо?
— Восемьдесят или сто дуро.
— Я дам тебе их.
— А почему такая спешка? Что-нибудь случилось с Игнасией?
— Нет, но до меня дошло, что вокруг нее Карлос Оандо увивается. А ведь она служит в его доме!..
— Ничего, ничего. Поговори с ней, и, если она согласна, дело сделано. Мы сразу же и обвенчаемся.
Мартин расстался с Баутистой, а на следующий день вызвал к себе сестру и отчитал ее за легкомыслие и глупость. Игнасия утверждала, что слухи, дошедшие до ее брата, неверны, однако в конце концов призналась, что Карлос домогается ее, но с хорошими намерениями.
— С хорошими намерениями! — воскликнул Салакаин. — Да ты, милая моя, просто дура.
— Почему?
— Потому что он хочет тебя обмануть, только и всего.
— Он сказал, что женится на мне.
— А ты и поверила?
— Я? Я сказала, что надо подождать и спросить тебя, но он мне ответил, что не хочет, чтобы я тебе говорила.
— Ясно. Потому что я ему всю обедню испорчу. Он ненавидит меня и поэтому хочет обмануть тебя, обесчестить нас, чтобы весь город нас презирал. Я тебе одно скажу, если у тебя что-нибудь с этим пономарем случится, я с вас обоих шкуру спущу, а его дом спалю, пусть меня потом на каторгу сошлют хоть на всю жизнь.
