Грызобоев остановился возле Быстрого.
— Да и любой боец обязан убить труса независимо от его должности и звания, — многозначительно продолжал он, почти прижавшись к лицу командира первой группы.
Сильно пахло хорошим одеколоном. Скосив глаза, Старик увидел вытаращенный глаз, чисто выбритую щеку и несколько торчащих под самым носом жестких волосков.
— Плен исключен! — Грызобоев продвинулся дальше и теперь гипнотизировал Старика. — Если хоть один человек попадет в плен, я с комиссара шкуру спущу!
Бешено расширенные зрачки, казалось, заглядывают в самую душу, и Старик ощутил испуг от того, что командир отряда разглядел в неведомой ему самому глубине что-то зловредное, чуждое, опасное для «нашего дела» иначе ничем нельзя было объяснить полыхающую в глазах ярость.
— Я не говорю: сдастся в плен. В каком бы виде наш боец не попал в руки немцев — оглушенным, раненым, контуженным, полумертвым, — все равно это предательство, которому нет прощения и пощады!
Грызобоев наконец шагнул в сторону, и Старик испытал облегчение, будто и в самом деле избежал возможного разоблачения.
— При переходе через реку есть опасность провалиться в прорубь, трещину, полынью. В этом случае тонуть молча, чтобы не обнаружить группу.
Да, маекхалатов нет. Но они вам и не нужны — не прятаться идете! Пусть фашисты от вас прячутся.
Грызобоев отошел от строя на обычные два метра, напряжение в его голосе стало спадать.
— И последнее. Вы прошли специальную подготовку. На вас истрачено много денег, продуктов, израсходованы боеприпасы, выдано новейшее оружие. Чтобы оправдать все это, вы должны работать достаточно долго. Погибнуть сразу — проще всего, но выгодно такое только фашистам.
Грызобоев улыбнулся, как строгий, но заботливый и справедливый отец-командир.
— Поэтому все должны вернуться живыми. Этот рейд — только проба сил.
Главное у вас впереди! Желаю удачи!
«Да он неплохой мужик, — подумал Старик. — А что глаза злые, так не время сейчас для доброты».
Первая группа погрузилась в старый разболтанный автобус. Оставшиеся смотрели молча, некоторые ободряюще улыбались. Гюрза подмигнула Старику и помахала рукой. Он отвернулся.
Скрипя и дребезжа, автобус преодолел восемь километров укатанной снежной дороги и замер у обрывистого берега, рядом со стогом сена.
— Вот он, наш ориентир, — сказал Быстрый. — Выходи!
Днем здесь проводили рекогносцировку, ориентируясь по дымам костров на той стороне. Напротив стога постов вроде не было.
Растянувшись цепочкой, двинулись по льду. На белом открытом пространстве четырнадцать теней могли стать хорошими мишенями, каждый остро ощущал свою уязвимость.
Старик, еще не убедившийся в том, что можно уворачиваться от пуль и затыкать вражеские стволы ответным потоком огня, был готов в любой миг молча уйти под лед или принять смертельный кусок свинца. При ощущении обреченности страх исчезает.
Только когда добрались до другого берега и вошли в потрескивающий от мороза лес, чувство обреченности прошло, вернулось желание жить и вместе с ним страх. Побродили в поисках подходящей полянки, расположились на поваленных бревнах, через час поняли, что без огня не обойтись: мороз давил под тридцать. Развели крохотный костерок, сгрудились вокруг, дожидаясь рассвета. Старик даже задремал, точнее, впал в оцепенение, не перестав слышать, что происходит вокруг. Заскрипел снег — кто-то отошел от костра. Вскинулся Быстрый:
— От группы не отходить! Кто там разгулялся?! В ответ трещали ветки.
— Кто?! — Старик рванул клапан кобуры. Быстрый тоже стоял с пистолетом в руке, считая бойцов.
— Все на месте… Ты тоже слышал? Может, волк? Гром, глянь на снег!
Верткий Гром, подсвечивая фонариком, кинулся в темноту и тут же вернулся с перекошенным лицом.
— След! Обшитый валенок, немецкий!
В стороне, метрах в сорока, за деревьями грохнул выстрел, второй, третий. Свиста пуль слышно не было.
— Что делать будем? — нервно дергая шеей, спросил Гром.
Быстрый молчал. Старик растерянно соображал. «Вступить в бой!» — была первая мысль, но на ее фоне возникло понимание полной бесперспективности ночного боя для прижатой к реке группы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Бесшумно взлетела красная ракета, еще одна… Вдалеке ударил автомат.
Взгляды бойцов устремлены на командира и комиссара. У Старика появилось чувство безысходности.
— Отходим! — наконец скомандовал Быстрый.
Группа скатилась к реке, бойцы попрыгали с обрыва берега и угодили в ледяную воду. Полынья!
— Быстро, а то забросают гранатами! Оружие и взрывчатку беречь!
Через полчаса группа была на своей стороне. Над противоположным берегом висели осветительные ракеты, по реке шарили трассеры автоматных очередей.
— Все целы? Пересчитайтесь! — хрипло сказал Быстрый. — Ну и начало!
Одежда схватилась ледяной коркой и трещала при каждом движении. Старик испытывал досаду и недовольство собой. Быстрый как-никак руководил группой, а он, комиссар, не принял ни одного решения.
— Видно, этот немец вначале нас за своих принял, — подпрыгивая и растирая руки, говорил Гром. — Потом рассмотрел, растерялся — и назад, поднимать тревогу. Хорошо, что у него гранат не было.
— И без гранат мог трех-четырех завалить, — мрачно сказал Старик. — Повезло, что трусливый попался. Легко отделались.
— Не говори «гоп», — оборвал его Быстрый. — «Отделались»! Задание провалено, вполне можно и под трибунал угодить. Командиру и комиссару — по пуле, а остальным — штрафбат!
Он как в воду смотрел. Грызобоев был мрачнее тучи.
— Не выполнили задания, засранцы! Надо бы вас шлепнуть перед строем, да мы уже доложили в Центр, что группа приступила к работе! — зловеще цедил он. — Так что у вас есть шанс: сегодня же повторить переход и искупить свою вину. Ясно?!
Старик хотел сказать, что после купания в ледяной воде людям нужна хоть короткая передышка, но Грызобоев, решено вытаращив глаза, опередил его:
— А если кто заболеет, это будет расценено как дезертирство и прямое пособничество врагу! И тогда я вас своей рукой пристрелю! Ясно?!
Удивительно, никто не получил даже насморка. Переоделись, выпили спирта, поели, день отсыпались, а вечером их влили в группу Смелого, и теперь уже двадцать восемь человек перешли на вражеский берег. Командиром назначили Смелого, комиссаром — Гвоздя.
— Вам, засранцам, я не верю, — сказал на прощание Грызобоев. — Подчиненные ваши по глобусам стреляют, от немцев бегают. Не умеете наводить дисциплину. Или не хотите! Ну, да мы еще с вами разберемся!
Старик чувствовал себя преступником.
Наученный горьким опытом. Смелый выставил посты боевого охранения, ночь прошла спокойно, а утром усиленная диверсионная группа двинулась в глубь захваченной врагом территории. Но оказалось, что за прошедшие сутки обстановка изменилась: выравнивая линию фронта, немцы отошли на восемь километров, а сюда, на рубеж деревни Сосновка, выдвинулась изрядно потрепанная за последний месяц вторая ударная дивизия.
Мороз ослаб, ярко светило солнце, владевшее бойцами напряжение сменилось умиротворенной расслабленностью.
— Сделаем привал, командир? — предложил Гвоздь. — Здесь кухни, покормим людей горячим, свяжемся с отрядом, доложим…
— А что ты будешь докладывать? — мрачно спросил Смелый. — Что мы прохлаждаемся и зря тратим время? Надо переходить линию фронта — тогда и доложим. Так, товарищи? — обратился Смелым к Быстрому и Старику.
— Только так! — твердо ответил Быстрый. Старик кивнул. Ему не терпелось искупить вину.
Забросив оружие за спины, бойцы пересекли окраину Сосновки и вошли в редколесье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Земляки, дайте закурить. — К Старику подошел пожилой сержант в обгоревшей мешковатой шинели. Из разрезанного левого рукава торчал комок бинтов и ваты.
— Фриц сам отошел. Может, так и драпанет до границы? Комиссар говорил, там у них рабочие поднялись против Гитлера. Не слышал?
— Нет. — Старик озабоченно насыпал в подставленную ладонь махорки.
