ароматом. Она уже хотела присесть и поговорить, но тут к таверне подъехала группа людей, и хозяйка убежала их встречать. Когда она вернулась, гостей уже и след простыл. Работник, помогавший на кухне, сообщил, что господа уехали, оставили плату за суп, да миски какие-то, четырех видов, каждой по две со словами «по одной дарить нельзя». Кроме этих мисок господа оставили еще два вида чаш: одна высокая и узкая, а вторая — широкая и низкая, не выше указательного пальца. К чашам прилагалась записка с адресом гончарной мастерской. Мугук умела читать написанное хангылем. Посмотрела на записку, сложила вчетверо и спрятала в карман передника, чтоб не потерять.
Соджун ничего не сказал Елень. Он видел и даже оправдывал одержимость госпожи керамикой. Объяснял это страхом остаться без средств к существованию. После перевода в городской магистрат, где каждый день приходилось разбираться то с воришками, то с потасовками между соседями, капитан стал подумывать о переезде в провинцию. Отца, который нуждался бы в нем, уже не было. Но, а как же обучение детей? Чжонку еще два года учиться. Хванге и вовсе малыш.
О старших детях, влюбленных друг в друга, он старался не думать, хотя Чжонку признался, что госпоже теперь все известно. Сама Елень молчала по этому поводу, молчал и Соджун. Чжонку дома бывал редко, так что… вот только летом будут длительные каникулы, и тогда… Но до лета еще дожить нужно.
Сейчас была куда более серьезная проблема. Чжонку скоро исполнится семнадцать лет. Пора проводить обряд совершеннолетия[5]. Елень ходила в храм, узнавала дату. Она даже у гадалки была, и та сказала, что отпраздновать совершеннолетие нужно в течение месяца после семнадцатилетия. Из-за траура по деду можно провести скромную церемонию, но в любом случае она должна состояться. Вот только кого попросить быть ответственным за обряд?
И в этот момент Соджун вспомнил о Чхве Хёну. Тот приехал в Ханян по службе, и собирался задержаться на целый месяц. Можно пригласить доктора Хван, начальника Син Мёна… Придут друзья Чжонку из Сонгюнгвана. Правда, если им, уже совершеннолетним, разрешат родители.
Чхве Хёну согласился с радостью. Судя по всему, ему нравилось проводить время в семье старого друга. Наезжал он часто, бывал подолгу, говорил мало. Смотрел. Смотрел на семью друга, на то, как тот живет. Он не осуждал Соджуна, но в его взгляде Елень видела какую-то обиду. Так обижается старший ребенок, когда родители покупают леденец лишь младшему, считая, что старший уже вырос из возраста сладкоежки. И не то, чтобы обделенный ребенок так уж хотел этот леденец, нет. Просто не понимал, почему ему ничего не купили. Вот и Хёну, глядя на Соджуна, не понимал, почему тот счастлив.
А Хёну действительно не понимал друга. Несмотря на все заслуги, Соджуна все же сослали в городской магистрат. Жалование урезали, а тот будто и не расстроился. Живут скромно. При родовитости семьи у них должно быть минимум два дома: женский и мужской, а здесь даже половины разграничивались весьма условно: дом один — входы разные. В качестве промежутка между половинами — кухня. Так живут купцы, но не отпрыски дворянского рода. Вот только Соджун будто и не замечал этого, как и его женщина.
Ох, уж эта женщина! Конечно, Хёну слышал о ней. Слышал еще тогда, когда служил вместе с Соджуном в одном магистрате в провинции, где капитан прожил до того самого письма от отца. Вот только тогда эта женщина была замужем. Но в октябре 1453 года произошел переворот, и всех предателей казнили, а жен предателей превратили в рабынь. Однако как-то так получилось, что рабыня стала хозяйкой этого скромного дома. При Хёну она почти всегда молчала. Даже глаз на него не поднимала. Поставит на стол какое-нибудь блюдо и уйдет, не проронив ни слова. И мелькнула тогда мысль, что женщина здесь живет волею судьбы, а не потому, что сама хочет этого. Но однажды Хёну увидел ее другой. Увидел и сердце заволокло отравой зависти. Черной зависти.
В тот день он пришел, чтобы обсудить предстоящий обряд. Вот только пришел раньше назначенного времени. Солнце пригревало совсем по-весеннему. Снег в городе остался только в тени оград. Хёну быстро доехал, у ворот спешился и, не стучась, толкнул ворота, полагаясь на удачу. Те поддались, и он спокойно вошел во двор, залитый теплом солнца. Вошел и замер, пораженный увиденным. В центре двора, поднимая пыль, с палками в руках танцевали двое. В первый миг Хёну показалось, что вторым был Чжонку, но присмотревшись, он узнал Елень. Длинная коса хлестала ее по узкой гибкой спине. Женщина подпрыгивала и изворачивалась, одновременно напоминая кошку и змею. Соджун не поддавался, но достать ее не мог. И оба улыбались, когда не удавалось поймать на уловку противника.
— А ты смотри под ноги! — засмеялась Елень, когда Соджун перепрыгивая через ее палку, зацепился носком. Не упал лишь за счет колоссального опыта.
— Я уже старик!
— Старик? Я не рано ли ты на пенсию[6] собрался?
Капитан глянул на нее, наклонился, стал потирать ушибленную голень. С прекрасного лица слезла улыбка, и Елень подошла к Соджуну, наклонилась, но он вдруг прыгнул на нее, захватив в крепкое кольцо сильных рук, Елень только охнула и выронила свое оружие. Она смотрела на усмехающегося мужчину, а зеленые глаза искрились нежностью и задором.
— Обманул? — долетело до Хёну.
— А это не нарушает правил, — едва слышно ответил Соджун, и цепкий капкан превратился в нежные объятия любящего мужчины. Елень положила руки поверх мужских, улыбнулась. Провела ладонью по лицу, стирая пятнышко грязи. Соджун изловчился и успел поцеловать ладонь любимой, однако заметил стоящего в тени навеса над воротами Хёну, держащего свою лошадь под уздцы, и разжал руки, выпуская Елень. Та тоже заметила гостя, поклонилась и ушла. Соджун проводил ее взглядом и поспешил к другу.
— Так она не твоя наложница?
— Нет. Я люблю ее. Ты же знаешь!
— Тем более не понимаю, почему…
— Я хочу жениться на ней!
— Спятил? Как ты можешь жениться на такой…
— Какой? Она лучшая! Она одна!
— Но, Соджун!
— Хёну, я очень уважаю тебя, но ты меня не переубедишь и не изменишь моих представлений. Да, ты прав. Она могла бы просто делить ложе со мной… Но я,
