завтра попрошу. А когда будем проводить обряд совершеннолетия для Сонъи?
Елень улыбнулась.
— Моя дочь совершеннолетняя. Вы забыли? Она в ноябре должна была выйти замуж. Обряд провели за неделю… за неделю до…
Женщина замерла, погружаясь в воспоминания.
Все это происходило не с ней. Та жизнь ей приснилась. И тот мужчина, который даже во снах уже долго не приходил, тоже был в какой-то сказке. Не в жизни. Елень так глубоко задумалась, что даже вздрогнула, когда к щеке прикоснулась мужская ладонь. Соджун смотрел встревоженно. Елень попыталась улыбнуться, но вышла лишь кривая ухмылка. Капитан поднялся и обнял женщину. Та вздохнула и ткнулась ему в плечо. Все то, что было когда-то, ушло. И в ее жизни сейчас другой мужчина.
С той самой ночи, когда Елень плакала от боли за Соджуна, они больше никогда не переходили черту. Дел навалилось, забот. Оставаясь наедине они могли молчать часами, любуясь огнем в гончарном горне или колдуя над новой вазой или тарелкой. Елень сама расписывала посуду, иной раз делая инкрустацию по сырой глине. Соджуну нравилось заниматься с ней гончарным ремеслом. Круг нашептывал то о тоске, то о любви, то о весне, приближавшейся столь стремительно, то о ночи, полной сладостных вздохов. И душа томилась от чего-то несбыточного.
За несколько дней до обряда в ворота постучал какой-то незнакомый простолюдин. Он принес записку от Аджумы Мугук. Елень, пробежавшись по ней глазами, не смогла сдержать восторга. Она бросилась на шею ноби, потом обняла Сонъи и расцеловала в обе щеки деда Сэчана. Мугук покупала весь набор предложенной посуды.
Миски, чаши, плошки, чашки со всеми предосторожностями перекладывались соломой в огромных ящиках. Ящики закрепили на телеге, привязали, как следуют. Соджун поглядывал на взбудораженную Елень и улыбался. Скоро в горах и близ озера совсем сойдет снег, и можно будет добыть еще глины. Он с Анпё уже вывез весь запас деда Сэчана. Сырья осталось совсем немного. В гончарной установили еще дополнительные стеллажи для сушки, потому что госпожа была уверенна, что Мугук купит посуду. Она не объясняла причин убежденности, но в этой вере была непоколебима. Когда Соджун в юности сидел за гончарным кругом, то просто лепил, потому что ему это нравилось. Слушал деда, старался, и до сих пор помнит свою первую чашу.
Елень шагнула дальше. С горшками и чашами она разговаривала и по весу черепка могла определить, годен ли тот для обжига или еще нет. Она не боялась экспериментировать с глазурью. Стала разбираться в сырье, лишь раздавив комочек сухой глины в пальцах.
Скоро в доме все занимались керамикой. Сонъи слой за слоем накладывала глазурь; Хванге, самый неусидчивый в семье, помогал сестре и затирал дно чаш, мисок, ваз. Старый мастер проверял качество уже готовых изделий. Глядя на усердие госпожи, он признавался себе, что никогда прежде у него не было такого благодарного и благодатного ученика. Она словно впитывала в себя все знания, которыми владел дед. Обычно первый обжиг бывал неудачным, но у Елень не треснула ни одна плошка. Она была терпелива, и, когда обжигала, не торопилась, в тот момент представляя себя полноводным озером, которому некуда спешить. Теперь все усилия были вознаграждены!
Мугук встречала Елень и Соджуна, как добрых друзей. Она вертела в руках посуду — Елень настояла на том, что каждая чашка, миска и плошка должна быть проверена — и улыбалась. За время пути ни одна тарелка не разбилась. Мугук накормила гостей и, памятуя о подаренной посуде, сунула им в дорогу пирожки с разными начинками. Да написала адрес сестры мужа, которая держала таверну в порту Мапо. Славилась та таверна острым рыбным супчиком. Мугук точно знала, что по такой цене золовка не откажется от новой качественной посуды. На этом распрощались.
Поездку в Мапо откладывать не стали и съездили на следующий день. У порта была дурная слава, но таверна удивила своей чистотой и уютом. Единственным отличием от придорожной было то, что здесь на дверях стояли двое вышибал, они-то и следили за порядком, поэтому в таверне не озоровали. Хозяйка была похожа на Мугук сноровкой, задором и обходительностью. В дар ей так же были преподнесены комплекты посуды на двоих, к которым прилагалось письмо, написанное рукой снохи. Женщина пробежалась по нему глазами и обещала подумать.
В город пришла весна. Расцветали сады. Старая хурма надулась почками, которые то тут, то там лопались нежными лепестками. Солнце щедро согревало землю, одаривая теплом все живое. И незаметно наступил день совершеннолетия Чжонку. Он, нарядный и взволнованный, стоял перед отцом и Елень. По спине юноши спускалась коса. Сегодня он в последний раз носит поккон — знак детства. С сегодняшнего дня он будет завязывать на макушке пучок, впервые наденет налобную повязку-мангет, которую не станет снимать даже ночью. Сегодня многое случится в первый раз.
Син Мён понимая всю ответственность и честь, возложенные на него, подбадривал юношу. А потом косу расплели. Син Мён быстро стянул волосы в высокий хвост, затем скрутил на макушке, зафиксировал шпильками. Закрепил налобную повязку, и уже потом надел на голову юноши кат, украшенный сине-голубыми бусинами гыткыма. Друзья, пришедшие поддержать Чжонку, сидели чинно, по-взрослому. После того, как кат был надет, Чжонку поклонился отцу и Елень, которую даже при посторонних называл матушкой. Син Мён налил чашу рисовой водки и протянул Чжонку. Вчерашний ребенок понюхал содержимое и скривился. Взрослые, не удержавшись, рассмеялись. Чжонку струхнул, как бы это не нарушило обычай, и быстро выпил, демонстративно перевернув чашу вверх дном, тем самым показывая, что как настоящий мужчина выпил все до дна.
Потом все вместе отправились к фамильным могилам. Чжонку впервые сам совершал подношение духам предков. Син Мён стоял рядом и тихонько подсказывал, что делать. Чжонку оглянулся на него лишь раз и то не затем, чтоб спросить, а улыбнуться в знак благодарности. По возвращении домой он произнес слова клятвы взрослого мужчины. Проговаривал заученные слова, глядя на своих родных и близких, а душа волновалась. После совершеннолетия он может просить руки Сонъи, и эта мысль согревала сердце.
По завершении обряда мужчины сели верхом и отправились в город. Чжонку ехал во главе отряда по левую руку от Син Мёна. Завидев их, люди уступали дорогу и кланялись новому взрослому человеку. Чжонку переполняли эмоции. Он даже не спрашивал, куда едут.
