смогла родить?
Лицо Хёну исказила кривая, какая-то дикая улыбка.
— И родить не смогла.
— Ты-то тут при чем?
— Притом…
Он замолчал и отвернулся, рассчитывая, что Соджун сам догадается и ничего не придется объяснять. Как же он ошибался! Соджун все понял с точностью до наоборот.
— Так она была беременна от тебя и не смогла родить, а муж узнал? Он был не местный и потому не знал, что она согласилась стать твоей наложницей?
И тут у Хёну где-то внутри лопнула струна. Он вдруг разразился страшными ругательствами, а потом все выложил как на духу. Соджун слушал друга, а пальцы сводило на рукояти кинжала.
— Так тебе казалось? — только и спросил он, когда Хёну смолк.
— Я же тебе говорю…
Соджун поднялся и, задрав рукав, еще раз осмотрел перевязанную руку. На душе стало горько.
— Я никогда не говорил, но мне было радостно спасти тебе жизнь в тот раз, хотя сам я рисковал оставить сына сиротой. Но в тот момент я так гордился собой, потому что знал, что иду за самым честным и прекрасным человеком. Это ведь было лет семь назад?
— Десять, — глухо поправил Хёну.
— Ого! Десять лет, а кажется, что недавно. У меня умер старший брат…
— Соджун…
— Ты мне заменил его. Не знаю, как бы я справился без тебя. Ты в тот момент был моей семьей. Ты не знаешь, но я даже думал, что, когда Чжонку вырастет, я попрошу у тебя руки Хэён для него. Они так дружили, когда были маленькими… Я так обрадовался, увидев тебя! А сейчас… сейчас я понимаю, что спас жизнь насильнику.
— Соджун! Ты не знаешь…
— Чего? Что она была замужем? Замужем! Она, чтоб тебя, ребенка ждала! Ты загубил три жизни! Ты семью убил! Не понимаешь? За эту рану, которую ноби нанес дворянину, его ждет каторга. Он умрет на каторге из-за тебя. А все из-за того, что тебе показалось.
Соджун прошелся по комнате, открыл дверь, выглянул, нет ли кого, затем закрыл и вернулся. Рана заныла так сильно, что боль отдавалась в висках, будто рука вдруг осознала, что зря получила такое ранение. За ничтожного человека.
— Все это на твоей совести, как хочешь, так и живи с этим дальше, — проговорил Соджун, — я попытаюсь спасти этого ноби. И еще… Я не хочу, чтоб такой человек завязывал пучок совершеннолетия моему сыну.
С лица Хёну ушла вся краска, и он не в силах стоять опустился на стул.
— Одежду я верну, — сказал Соджун и вышел из стражницы, не оглядываясь.
Хёну посмотрел на кровавый комок, брошенный на полу, и такая тоска на него накатила — словами не передать. И тогда ему казалось, что все самое подлое он уже сделал. Падать некуда. Вот только он ошибался. Судьба еще предоставит ему шанс погубить человека, дважды спасшего ему жизнь, а вот он…
[1] Селадон эпохи Корё имел зеленовато-серый оттенок. Роскошно декорированная керамика Корё не соответствовала требованиям избранной в качестве идейной и духовной основы государства идеологии неоконфуцианства, предполагавшей сдержанность и отсутствие излишества во всём. Зародилось новое гончарное течение, изделия которого отличались простотой и практичностью.
[2] На Руси посуду вырезали из дерева, в Чосоне самым распространенным материалом для посуды была тыква. Тыкву разрезали пополам, мякоть выгребали ложкой, потом половинки сушили (кстати, весьма длительный процесс). Такая посуда была лишь у бедных. Считается, что она была не гигиенична, так как остатки пищи плохо вымывались.
[3] Плоский круглый сосуд из глины, расширяющийся кверху; миска, чашка.
[4] Дело в том, что еще король Тхэджон (время правления 1400-1418г) в целях борьбы за качество повелел ставить на изделия клеймо с именем гончара. Кстати, контроль за пунчхоном сошел на нет лишь с появлением белого фарфора (последние годы правления короля Седжона Великого, отца принца Суяна). В 1466 году был издан указ о запрете использования белого фарфора вне дворца.
[5] Сейчас этот обряд (настоящая церемония) проводится в третий понедельник мая для всех, кто достиг 19 лет. В эпоху Чосон совершеннолетие праздновалось по усмотрению родителей с 15 до 20 лет.
[6] Пенсия полагалась семьям погибших воинов, и тем, кто дожил до глубоких седин.
[7]Если жена не давала согласие на появление наложницы в доме, муж не мог переступить через желания законной супруги.
[8] Свободная крестьянка.
Глава тридцать седьмая.
Соджун уговорил Син Мёна разрешить встретиться с несчастным преступником. Убитый горем муж Хису сидел на соломе в самом углу камеры. Соджун подозвал его и рассказал о том, что ждет этого несчастного за его преступление. Тот не чувствовал раскаяния, жалел лишь о том, что ранил не того человека. Будущее, каким бы мрачным оно не казалось, его не пугало. Он шел убить и умереть. И как бы капитан не хотел его спасти, сам он жить без своей Хису не хотел. Соджун еще постоял, посмотрел, как несостоявшийся отец укладывается на солому, да пошел домой. На душе было тошно.
Елень все поняла, как только увидела его. Он еще не закрыл створку ворот, а она уже заглядывала в глаза. Пришлось рассказать, как все было. Елень отвела Соджуна в его покои, вытащила из сундука одежду, принесла лекарство. Рука опухла и совсем отказывалась служить. Госпожа сама сняла с мужчины ханбок. Она все что-то причитала, но капитан не понимал суть слов, будто они в одночасье утратили свое значение. Присев на сундук, Соджун притянул к себе женщину невредимой рукой и прижался к ее груди. Она замерла, было слышно лишь, как стучит ее торопливое сердце. Но и оно успокаивалось. Темп снизился. Елень положила руки на плечи капитана и вздохнула, провела рукой по голове.
— Кто завяжет пучок совершеннолетия моему сыну, Елень? — с горечью проговорил Соджун.
Госпожа опять вздохнула, отстранилась от капитана, заглянула ему в глаза.
— Попросите господина Син Мёна. Он не откажет, я уверена! Он уважает вас. По-настоящему уважает.
— Я думал, он вам не нравится…
— Он солдат. Такой же, как и вы.
— Тогда
