— Я спросила, как он. Она ответила, что как обычно, сидит у окна, смотрит. Теперь мы можем войти. Я представлю вас и оставлю одних. Сколько вам нужно времени?
— Даже не знаю, — пожал плечами тот.
— Доктор Вентури предпочитает, чтобы посещения не превышали пятнадцати минут.
— Хорошо. Дайте мне четверть часа.
Синьора Бранчи открыла дверь пошире и провела Ренделла в комнату. К изумлению последнего, это вовсе не была больничная комната. Сам он подспудно ожидал палаты типа той, которую занимал его отец в больнице Оук Сити. Здешняя же палата соединяла в себе гостиную, библиотеку и спальню обычной жилой квартиры.
Ренделл мгновенно отметил, что местопребывание профессора было солнечным, удобным, даже шикарным, с воздушным кондиционером. С одной стороны комнаты была кровать; рядом с нею был стол со стоящей на нем лампой. Приоткрытая дверь позволяла заглянуть в огромную ванную с выложенным голубой плиткой полом. С противоположной стороны, под современной картиной, написанной маслом, стоял письменный стол и удобный стул. На столе рядком стояли фотографии в рамках: пожилой женщины с тяжелыми серьгами (скорее всего, покойной жены), портреты дочерей: Анжелы и Кларетты, а также внуков. В центре комнаты находилось мягкое кресло, стол с зеленой скатертью, два стула с жесткими прямыми спинками. Через широкое окно открывался вид на тихий сад. Лишь тонкие железные прутья нарушали безмятежность вида, да окрашенные в белое стены напоминали о том, что здесь была психиатрическая клиника.
У окна, механически покачиваясь вперед-назад, практически полностью затерявшись в глубине кресла-качалки, находился маленький неопределенного возраста мужчина со все еще пухлым лицом, на котором выделялись космы седых волос и пышные седые брови; пустые водянистые глаза были зафиксированы на цветах за окном. Уже не такого крепкого сложения, более худой, но это был тот же самый мужчина, которого Ренделл видел на фотографиях, сделанных шесть лет назад.
Синьора Бранчи подошла к креслу-качалке и коснулась рукава коричневой спортивной рубашки.
— Профессор Монти, — произнесла она негромко, как будто будила кого-то ото сна, — к вам здесь посетитель из Америки.
Она указала пальцем на Ренделла и подтащила к креслу один из стульев.
— Профессор, это мистер Ренделл. Он интересуется вашей работой.
Профессор Монти с определенным интересом следил за движущимися губами медсестры, но никак не реагировал на присутствие Ренделла каким-либо жестом или словами.
Синьора Бранчи отвернулась от него.
— Оставляю вас одних, мистер Ренделл. Если я понадоблюсь, здесь, у изголовья кровати есть звонок. В любом случае, я вернусь через пятнадцать минут.
Ренделл подождал, когда медсестра выйдет, услышал, как щелкнул запор замка и наконец опустился на твердый стул, стоящий напротив маленькой фигурки в кресле.
Сам же профессор наконец-то осознал, что у него имеется посетитель, и молча, без какого-либо любопытства глядел на него.
— Меня зовут Стивен Ренделл, — вновь представился Ренделл. — Я из Нью-Йорка. Я приятель вашей дочери Анжелы. Вы только что виделись с Анжелой. Думаю, она что-то рассказала вам обо мне.
— Анжела, — произнес профессор Монти. Он повторил имя без какого-либо ударения, понимания или вопроса. Он попросту повторил это имя, как ребенок повторяет странное название новой игрушки.
— Уверен, она говорила о моих связях с Воскрешением Два, о той работе, которой я занимаюсь по продвижению вашего открытия, — уже без особой надежды продолжил Ренделл.
Он испытывал чувство, будто обращается к белой стенке за креслом-качалкой, в котором сидел Монти. У него даже родилось желание нажать на кнопку звонка, чтобы вызвать синьору Бранчи, и бежать отсюда. Тем не менее, ведомый каким-то импульсом, он продолжил свой рассказ, сообщая, как Джордж Уилер нанял его и привез в Амстердам. Он говорил о том возбуждении, которое он сам и все остальные участники проекта испытывали по мере приближения дня, когда открытие профессора Монти в Остиа Антика будет преподнесено миллионам людей на всем земном шаре.
По мере того, как Ренделл рассказывал, профессор следил за ним более внимательно. Пускай и отдаленно, не имея возможности или желания говорить, он, казалось, внутренне реагирует на то, что услышал от Ренделла. Казалось, что он проявляет некий интерес, подобный интересу дряхлого, пожилого человека, слушающего монолог иностранца.
Ренделл воспрял духом. Вполне возможно, что сегодня случится тот долгожданный момент просветления, вызванный, вероятнее всего, тем, что в разговоре упоминались знакомые вещи. Может сегодня удача улыбнется ему.
— Позвольте мне теперь сказать конкретно, зачем я приехал сюда, профессор.
— Да.
— Подлинность вашего открытия была подтверждена. Пересмотренный Новый Завет был переведен на четыре языка. Библия уже практически готова к изданию, за исключением одного момента… Он помялся, но затем храбро продолжил:
— Возникла одна проблема. И я надеюсь, что вы поможете мне разрешить ее.
— Да.
Ренделл наблюдал за лицом профессора. На нем было неподдельное любопытство, во всяком случае, так ему казалось. Ренделл чувствовал себя подкрепленным.
Чтобы подвести беседу к решающему моменту, он открыл свой портфель, включил свой магнитофон и вынул роковую фотографию.
— Кое-кто из нас обнаружил странную ошибку — во всяком случае, мы посчитали ее ошибкой — в переводе. Сейчас я скажу, что обеспокоило меня. — Ренделл показал снимок. — Здесь у меня фотокопия папируса номер девять, одного из папирусов, найденных вами в Остиа Антика. Меня беспокоит то, что эта фотография не совсем похожа на ту копию папируса номер девять, которую я видел раньше. Я беспокоюсь о том, что этот самый папирус номер девять был каким-то образом изменен или вообще заменен другим папирусом.
Профессор Монти качнулся вперед в своем кресле.
— Да?
С бьющимся сердцем, Ренделл продолжил:
— И у нас больше нет никакой возможности узнать, представляет ли фотография оригинал найденного вами папируса, или же на ней изображен измененный папирус. Негатив оригинальной фотокопии был уничтожен огнем. Тем не менее, профессор, Анжела сказала, что вы настолько сжились с каждым бесценным фрагментом находки, что в вашей памяти отпечатался каждый значок арамейского письма, каждая загогулина, каждая точка. Анжеле кажется, что вы сразу же поймете, действительно ли на этом снимке представлена репродукция папируса, найденного вами во время раскопок — или же, все-таки, на нем измененный или подмененный лист. Это крайне важно, профессор, чтобы мы знали правду. Можете ли вы сказать, действительно ли это фотокопия папируса, найденного вами в Остиа Антика?
Он передал фотографию профессору, который осторожно принял ее обеими трясущимися руками. Несколько секунд он просто не обращал на снимок ни малейшего внимания, его глаза все так же глядели на Ренделла, и при этом он еще продолжал легонько покачиваться в своем кресле.
В конце концов, как будто бы вспомнив, что находится у него в руках, он опустил взгляд на фотографию. Очень медленно он поднял ее, отрегулировал угол, чтобы свет из окна падал точно на снимок. На круглом лице появилась легкая улыбка, и у следящего за профессором Ренделла вновь возродилась надежда.
Шли секунды молчания. Профессор Монти опустил фотографию себе на колени, но взгляда с нее не спускал. Его губы зашевелились, и Ренделлу пришлось придвинуться поближе, чтобы ухватить перепутанные и едва слышимые слова.
— Правда, это правда, — говорил профессор Монти. — Я написал это.
Он поднял голову и встретился взглядом с Ренделлом.
— Я, Иаков Юст, я был свидетелем всем этим событиям. — Его губы вновь зашевелились, голос сделался громче:
— Я, Иаков из Иерусалима, Брат Господа нашего, Иисуса Христа, преемника Господа, старший из живущих ныне братьев и сын Иосифа из Назарета, вскоре предстану я перед синедрионом и первосвященником Анной, обвиненный в противозаконном поведении главенствования в общине последователей Иисусовых…
Ренделл откинулся на спинку стула.
Господи, сказал он сам себе, старик считает, будто он Иаков из Иерусалима, брат Иисуса Христа.
Профессор Монти воздел глаза к потолку. Он продолжал говорить, в треснувшем голосе было слышно все больше живости:
— Другие сыновья Иосифа, выжившие братья Господа Нашего и мои, это Иуда, Симон, Иосия, Уд, но все они за пределами Иудеи и Идумеи, потому то я один остался, дабы сказать о перворожденном и самом любимом сыне.
Профессор Монти на своем английском с итальянским акцентом цитировал начальные части арамейских папирусов, что входили в Евангелие от Иакова Международного Нового Завета. Но было в его цитировании нечто неожиданное, странное. Наконец Ренделл понял: перечисляя братьев Иисуса и Иакова, профессор Монти заполнил лакуну в третьем папирусе, ту его часть, что была уничтожена еще две тысячи лет назад.
