Наскоро отаборившись среди деревьев и бурелома, имея несколько сухих ружей, мы изготовились храбро встретить врага. Атакующие вооружены были ножами, луками и стрелами, имея в своем распоряжении всего два ружья.*(6)
Дикие, став в строй от занятого нами места в расстоянии около 20 сажен, начали бросать в нас стрелы и один раз сделали ружейный выстрел. Мы имели еще несколько сухих ружей, которыми отражали неприятеля в продолжении около часа, и не прежде обратили его в бегство, как переранив многих из его ратников и положив двоих на месте.
Вновь одержали мы победу в стычке, но, как и в прошлый раз, она не радовала. Мы потеряли четырех человек пленными, среди них была жена командира, и судьба их была неясна. А в придачу в отряде оставалось девять раненых. Харитон Собашников, чувствуя нестерпимую боль и скорое приближение смерти, просил нас оставить его умереть в тишине лесов и советовал, чтоб мы старались скорее удалиться от диких, которые, конечно, сберут новые силы и будут нас преследовать. Простившись с несчастным нашим другом и оплакав горькую его участь, мы оставили его уже при последних минутах жизни и пошли в путь, а для ночлега избрали удобное место в горах, покрытых лесом…
Следующие три дня (9-11 ноября) провели мы словно в тумане, почти не осмысливая происходящее. Шел проливной дождь. Не зная сами, куда идем, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от диких, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бы бесполезны, а голод изнурил нас совершенно и лишь подвернувшаяся приблудная собака позволила подкрепить силы.
Штурман Булыгин, коего после всех свалившихся на него несчастий окончательно подкосила потеря жены, совершенно пал духом. Когда все собрались у огня, получив свою долю собачатина, Николай Исакович обратился к нам со слезами на глазах. Дни, проведенные в скитаниях по суше, не прошли ему даром. Это сказалось даже в том, как обратился он к своим подчиненым: "Братцы! - сказал он, - мне в таких бедствиях прежде быть не случалось и теперь почти ума своего лишаюсь и управлять вами более не в силах; я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами и сам из послушания его выходить не буду; сверх того, если вам не угодно, выбирайте из своих товарищей кого хотите".
Не знаю, было ли его заявление нежданностью для Тараканова или штурман заранее переговорил с ним? Но в любом случае выбор был правилен и законен. Тимофей Никитич являлся вторым лицом на судне после командира. Ему по праву и принадлежало командовать отрядом в случае гибели Булыгина. Мы видели, что наш прежний командир, подавленный своими неудачами и горем, не способен привести нас к спасению. Его навигаторский опыт не помог избежать крушения, его карты не помогли найти дорогу во враждебной чужой стране, да и самого его теперь более беспокоила судьба жены, чем все остальное, включая участь нашу. Спокойный, уверенный в себе, деловитый приказчик внушал нам куда большую надежду и все мы единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича…
(-Чтобы добыть продовольствие Тараканов решил нападать на небольшие поселения-)
День 14 ноября выдался ясный. Ружья наши были самым тщательным образом протерты и вычищены, а в стволы забиты сухие заряды. Подкравшись к намеченным для грабежа хижинам, мы окружили их с оружием наготове. Оба жилища казались вымершими. Подле них не было видно ни души. На требование выйти вон никто не отозвался. Ворвавшись внутрь, мы обнаружили там лишь одного мальчишку калгу лет тринадцати. Он показал знаками, что его хозяева, обнаружили в окрестностях следы чужаков и, испугавшись нападения, предпочли заранее убраться на время за реку. Впрочем мы не особо стремились к встрече с хозяевами. Забрав связки юколы, по 25 рыбин на каждого, мы двинулись обратно к своей стоянке.
Все были слишком голодны, чтобы не прикоснуться к захваченной пище и дожидаться возвращения в лагерь. Поэтому Тараканов, довольный удачным набегом, не противился нашей просьбе сделать привал и перекусить чем Бог послал. Но сам Тимофей Никитич решил использовать передышку, чтобы получше осмотреть местность. Кликнув с собою меня и Козьму Овчинникова, он направился вверх по склону горы, оставив спутников наших отдыхать в укромном овраге на дне которого журчал прозрачный ручей. Жуя на ходу вяленого кижуча, я взбирался на вершину вслед за Таракановым, который рассчитывал там сориентироваться и избрать наиболее удобный путь. Восхождение по лесистому склону оказалось нелегким. Тимофей Никитич приотстал и первым наверх взобрался Овчинников, следом за которым карабкался я. Оказавшись на открытой вершине холма, Овчинников на минуту остановился и вдруг вздрогнул, а лицо его исказилось болью. Он зашатался и вдруг увидел я стрелу, торчащую в спине Козьмы. Едва я бросился к Овчинникову и попытался выдернуть стрелу из спины, как тотчас был ранен в бок и сам. Стрелы летели сзади. Обернувшись, я увидел на соседнем холме толпу вооруженных американцев. От них нас отделял тот самый овраг с ручьем, где расположился на привал остальной отряд. Более того, около двух десятков ратников уже бежали, стремясь отрезать нас от остальных. Между тем стрелы сыпались на нас, как град и жизнь наша висела на волоске. Главной опасностью, несмотря на град стрел, были все же не лучники на холме. Ни одна из их стрел не поразила более никого из нас. Страшнее были те 20 воинов, что в любой момент могли оказаться меж нами и стоянкой у ручья. Тараканов быстро вскинул ружье, я приложился вслед за ним и выстрелили мы почти одновременно. Пуля ударила бегущего первым ратника в ногу. Уж не знаю чья рука не дрогнула, мы оба целили в него. Это разом остудило боевой пыл прочих. Подхватив раненого на плечи, они поспешили убраться подальше. К встревоженным товарищам мы добрался благополучно.
Немедленно покинув овраг, мы вернулись к месту своего ночлега и только там, наконец, смогли осмотреть свои раны, найдя, что они были не опасны. Теперь у нас была пища и мы могли позволить себе отдохнуть от скитаний и залечить их…
Следующие двое суток (15-16 ноября) мы оставались на месте и за это время сообща изобрели и утвердили новый план дальнейших действий. Время года не позволяло уж достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку и для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весной уже действовать смотря по обстоятельствам.
17 ноября отряд наш вновь выступил в поход и был в пути несколько дней. Мы старались держаться берега реки, чтобы не упустить удобного для зимовья места. По пути совершали набеги на промысловые стоянки, отбирали пищу, платя, по возможности, бусами и пуговицами. Неожиданно произошло событие, наглядно показавшее всем, каков наш новый командир. Встреченные однажды американцы предложили выкупить захваченную при переправе в плен Анну Петровну.
Разом начались переговоры и сбор средств для выкупа. Штурман Булыгин сбросил с плеч свою шинель, Тараканов пожертвовал новый китайчатый халат, я отдал запасные шаровары и камзол. Гора одежды росла, однако американец, придирчиво осмотрев образовавшуюся кучу добра, заявил, что этого будет мало, следует добавить еще четыре ружья. Стало понятно, что это и есть главная цель посла.
Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказным тоном потребовал от Тараканова немедленно согласиться на все условия. Но тут Тимофей Никитич проявил присущее ему упорство и наотрез отказался подчиняться бывшему своему командиру. В отличие от горячившегося Булыгина, староста был хладнокровен, рассудителен, держался почтительно, но твердо: "Прошу вас извинить меня, но в сем случае осмелюсь вас ослушаться. У нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека. Мы не имеем никаких инструментов для починки оных, а ведь именно в ружьях состоит единственное наше спасение. Следовательно. Лишиться такого значительного их числа будет крайне неблагоразумно. А если взять еще в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение вашего приказания совершенно нас погубит".
Натолкнувшись на хладнокровие и упорство Тараканова, штурман обратился к прочим спутникам, стараясь убедить нас ласками и обещаниями согласиться на его желание. Привыкшие подчиняться ему матросы заколебались. Но тут вновь зазвучал ровный голос Тимофея Никитича. Решительно и твердо он заявил: "Если вы согласитесь отдать колюжам хотя бы одно годное ружье, то я вам не товарищ и тотчас последую за дикими".
Никто из нас не сомневался в том, что приказчик сдержит свое слово. Остаться же посреди враждебной лесной глуши без надежного предводителя было просто немыслимо. Все в один голос отвечали, что покуда живы, с ружьями своими ни за что не расстанутся. Поникший Булыгин закрыл лицо руками и в отчаянии побрел прочь от речного берега. Мы чувствовали, что отказ сей, как громом, поразил злосчастливого нашего начальника. Но что нам было делать! Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, и мы хотели сохранить их - в том суди нас Бог и Государь…
