Аскольд поперхнулся, несмело откашлялся и, сделав небольшой шаг вперёд, проговорил на своём языке, корни которого уходили в латынь, то, что неожиданно пришло на ум:
- Avvertire te, gererose Jefangene: ho da fare questo; per forxa ho valigi tei fraternite! (Извещаю тебя, благородный узник: я должен был это сделать; помимо воли я уложил твоих братьев монахов).
- Не трудись говорить языком ломаной латыни, temerario Rabbisre![82] Я ведаю, ты либо варвар-русич, либо Словенин, глухим голосом, по-словенски, проговорил странный монах и, повернувшись к пришельцам, встал.
Это был человек среднего роста, слегка полноватый, с хорошими манерами и благородным лицом. В его жестах чувствовалась недавно утраченная власть, былое могущество, но никакого высокомерия и самовлюблённости при этом не наблюдалось.
- Можешь и меня обезглавить, смерти я не боюсь, и свершить тризну над всеми обитателями сего монастыря по обычаям своего варварского племени жёстко проговорил узник, с Презрением глядя в глаза Аскольду. - Почему медлишь? - спросил он.
- Где-то я видел тебя, благородный узник, - растерянно вдруг проговорил Аскольд и медленно вытер вспотевший лоб. Князь вгляделся в красивые, карие глаза узника, в его широкий лоб, полноватые губы… Да, да-да, вот эти губы когда-то раскрывали властный рот и помогали произносить какие-то важные речи! Боги, да это же…
- Ты?! Как ты здесь оказался, Игнатий! - в изумлении пролепетал Аскольд и не смог сдержать себя от раболепного порыва. - Прости меня, если сможешь, великий патриарх великой столицы мира! Я… я не могу говорить от дива, потрясшего меня! - Аскольд склонил голову перед Игнатием и некоторое время действительно не мог прийти в себя от удивления.
Секироносец Лесто теребил своего предводителя за тяжёлое кольчужное покрытие, которое Аскольд надевал поверх вязаной безворотниковой фуфайки, и пытался уяснить для себя, тот ли перед ними Игнатий, который должен был находиться в Царьграде и которого они с боем должны были грабить или убить там - о нём Аскольд рассказывал в ладье. "Уж больно сказочно всё случилось с нами, кому сказать, дак и не поверят", - мучился бравый Лесто, а Аскольд всё молчал.
Молчал почему-то и Игнатий, не удивившись в свою очередь, что какой-то варварский вождь знает его в лицо. Мало ли гостей в праздничные дни смотрели на него и слушали его литургии!
Наконец секироносец не выдержал.
- Это… тот самый патриарх, которого весь Царьград почитает?! ошарашенно проговорил он, округлив свои красивые серые глаза, и наивно спросил: - А как это возможно?
Аскольд очнулся. Действительно, как такое стало возможным? Но… не при всех же заставлять отвечать на глупые вопросы такого человека! Он повернулся к Лесту и тихо распорядился оставить их наедине с патриархом. Лесто набычился. Рядом с ним оказался грозно молчавший Мути и отрицательно покачал головой.
- Молчун, ты неправильно понял, - улыбнулся Аскольд и положил руку на огромное плечо богатыря.
Тот отвёл плечо, и рука Аскольда повисла в воздухе. "Ах, это я неправильно всё понял, - удивился Аскольд и довольно быстро согласился со своими военачальниками. - Да, там, в заливе, ждёт дружина. Мы возьмём его с собой и вернём в Царьград! Как я это сразу не подумал?" Он развернулся в сторону Игнатия и доброжелательно проговорил:
- Мы идём на твою столицу… - Грабить? - резко прервал его вопросом бывший константинопольский патриарх.
- Да! - спокойно ответил Аскольд и улыбнулся своей красивой улыбкой. - Хочешь, мы вернём тебя назад? - милостиво спросил он Игнатия.
Но тот, немного подумав, печально улыбнулся. - Зачем? Чтобы меня там наконец убили? Уж лучше ты это сделай! Здесь!
- Нет! - бурно возразил Аскольд. - Убить такого патриарха, как ты, этого мне Святовит никогда не простит! А вот вернуть тебя на твоё место и тем самым искупить свой грех за убийство твоей охраны - это дело, достойное руки Аскольда! - гордо проговорил предводитель киевской дружины и открытой ладонью протянул правую руку Игнатию.
Низложенный патриарх улыбнулся.
- Так это ты год назад на Балканах расшугал катафрактариев Николая Первого[83]? - удивлённо спросил он и принял руку своего освободителя.
- А кто такой Николай Первый? - усмехнулся в свою очередь Аскольд, слегка пожимая руку глубокоуважаемого человека не только Византии, но и всего православного мира.
- Много будешь знать, скоро состаришься, - доброжелательно проворчал Игнатий и спокойно добавил: - Ты знаешь, а я действительно не хочу возвращаться в город, где меня как патриарха низложили. Я уж лучше тут…
Но Аскольд не дал ему договорить.
- У нас мало времени. Сейчас твой город открыт. Михаила нет, его армии и флота нет; ты войдёшь в город как освободитель!
"От тебя?!" - удивился Игнатий и восхищённо посмотрел на Аскольда.
- Да! От меня! Я сделаю тебя главным героем Царьграда! И ты ещё попатриаршествуешь! - засмеялся тот и, взяв осторожно Игнатия под локоть, с почтением, которое испытывал так редко в своей бурной жизни, предложил низложенному патриарху немедленно покинуть монастырь.
Игнатий склонил голову и тихо ответил;
- Что ж, видно, такова воля Божья!
* * *Когда Дир пришёл в себя от неслыханного дива и прекратил ощупывать то себя, то, тайком от всех, Игнатия, сидевшего на самой лучшей скамье в их ладье и с улыбкой наблюдавшего и за поведением моря, и за повадками странных варваров, с оживлением ожидавших приближения к какому-нибудь месту, где можно было бы безопасно высадить низложенного патриарха, - наступил вечер. На море было тихо, узник спокоен и сыт, а до берега, который так манил богатыми дарами, оставалась одна ночь пути. Теревинфский монастырь скоро сольётся с морем и исчезнет из глаз, а тоска по пережитому событию будет вечно жить в душе каждого, кто соприкоснулся с ним. Каждому из участников этого необычного происшествия при воспоминании о нём всегда будет либо не хватать слов, чтоб описать то доблесть меченосцев, сразивших мужественных словен-катафрактариев, охранявших патриарха Игнатия, то великолепие доброго порыва Аскольда, подарившего константинопольскому патриарху не только жизнь, но и возможность вернуть себе священный сан; либо рассказчик будет так красноречив, что восторженные слушатели оставят в своей душе в качестве отзвука на этот рассказ ту долю недоверия, которая естественно возникает в душе людей, не способных на безрассудный поступок. Но люди, одарённые, широкой душой, охотно поверили в истинность поступка Аскольда и даже погоревали, что не на их долю пришлось такое княжеское счастье.
И к таковым в первую очередь причислил себя Дир, Дир, рыжеволосый волох, получивший имя своё от любимой детской игры, где зашкаленные участники должны были кричать слово "мне" - "meine", а он, лохматый и взмокший от натуги, всегда кричал "тебе" - "dir"! Ребятня смеялась над незадачливым игроком, а прилипшая кличка не отставала и с годами закрепилась за сильным воином. Даже вождь однажды, вручая ему награду - шкуру медведя за победу в поединке с секироносцем левой руки и не ожидая смеха соплеменников, выкрикнул не имя победителя, а его детскую кличку. Дир, смеясь вместе со всеми, принял богатый дар и, когда вождь попытался ещё раз назвать рыжеволосого крепыша-волоха по его родному имени, запрокинул голову и так расхохотался, что всем стало ясно: Дир остался Диром навсегда! Этот добродушный рыжий весельчак нравился всем, но больше всех он приглянулся сильному, красивому меченосцу со странным именем Аскольд. Дир догадывался, что у этого меченосца тоже не имя, а кличка, и даже знал её корни. У них в карпатском нагорном селении крепкие ещё старики - деды или женщины-вдовы носили своих внуков или детей в плетёных кожаных сетках под мышкой, чтобы не мешали собирать плоды или хворост да чтоб перед глазами были, а заодно и под рукой. Древние латиняне при встрече с такими людьми называли их детей ласковым словом "Ascelloto" ("подмышничек"). Но Дир чувствовал, что говорить или напоминать об этом Аскольду не следует. Слишком горд был красавец и силён, а такой при случае может и в вожди попасть. Однажды у костра кто-то из воинов всё же спросил Аскольда, что означает его имя, и тот возмущённо ответил:
- Знать надо древние слова! Мой дед был дровосек, всегда с топором ходил в лес. А топор у наших предков назывался Ascia! Ну, а коли я был непоседой и всегда настаивал на своём, то мать меня и нарекла сначала именем Ascvolo[84], а потом, для удобства, оно перешло в настоящее имя. Кому оно не по душе? - грозно спросил он тогда, но никто ему не ответил. Аскольд вызывал в их племени неоднозначные чувства, ибо всегда был разным: то удачливым и поэтому добрым, то потерянным и злым. Рвался он к заметному делу, а таковые не всегда выпадали на долю волохов. Чаще всего дело обходилось обыкновенным грабежом соседних ослабленных племён. В дальние походы ходить пока было не с кем. Так десятка три годов и прожили, пока однажды к ним, в карпатское нагорное селение Окутанье не прибыл гонец от Рюрика и не предложил горячее дело - бой с наглыми германцами…
