белое мороженое. Они свалились в один из прудов и продолжали драться в воде, кашляя от боли в легких, топчась, как самцы-гиппопотамы. Движения их замедлились, и они остановились, стоя на коленях и не в силах встать; с них лилась вода, и слышно было только, как они хватают ртами воздух.
Шон не знал, действительно ли стало темно – солнце к этому времени село – или у него в глазах потемнело от усталости; он видел, как Яна Паулюса начало рвать – с надсадным звуком он выпустил струйку желчи. Шон отполз к краю пруда и лег лицом в белый песок. В его ушах раздавались голоса, он видел свет лампы, и это свет покраснел, пробиваясь сквозь кровь, заливавшую глаза.
Слуги подняли его, но он этого почти не почувствовал. Свет и голоса сменились тьмой, и он потерял сознание.
Его привело в себя жжение – йод, – и он попытался сесть, но чьи-то руки снова уложили его.
– Спокойней, спокойней, драка закончилась.
Шон сфокусировал один глаз, чтобы отыскать источник голоса. Над ним нависла розовая масса умы Леруа. Ее руки коснулись его лица, и его снова обожгло обеззараживающее. Он вскрикнул распухшими губами.
– Вот так! Настоящий мужчина, – усмехнулась ума Леруа. – Голову разбили – ни слова не сказал, а стоило прикоснуться лекарству – плачешь, как ребенок.
Шон провел языком по внутренней поверхности рта: один зуб шатается, но остальные чудесным образом не пострадали. Он начал поднимать руку к глазам, но ума нетерпеливо шлепнула по ней и продолжала работать.
– Славная драка! – Она счастливо покачала головой. – Ты был хорош, керел, очень хорош.
Шон посмотрел за нее и увидел девушку. Она стояла в тени и казалась силуэтом на фоне светлого брезента. В руках она держала миску. Ума повернулась, окунула в эту миску тряпку, смыла кровь с его лица и снова занялась им. Фургон покачнулся под ее весом, закачался свисавший с потолка фонарь, освещая сбоку лицо девушки. Шон вытянул ноги на кровати и чуть повернул голову, чтобы лучше видеть.
– Лежи спокойно, jong,[29] – приказала ума.
Шон мимо нее смотрел на спокойные губы и абрис щеки, видел волосы – сначала они в легком беспорядке, но потом, словно раскаявшись, превращаются в косу толщиной в его запястье и через плечо свисают до самой талии.
– Катрина, мне что, каждый раз тянуться к миске? Встань ближе, девочка.
Она вошла в освещенное пространство и посмотрела на Шона. Глаза смеющиеся, зеленые. Но вот она опустила взгляд к миске. Шон смотрел на нее, не желая пропустить миг, когда она снова на него посмотрит.
– Ах ты медведище, – с ворчливым одобрением сказала ума. – Занял наш лагерь, подрался с моим сыном и строит глазки моей дочери. Если не угомонишься, я сама выбью из тебя дух. Да ты опасный человек! Катрина, отправляйся в фургон и помоги Генриетте привести в божеский вид брата. Миску оставь здесь, на сундуке.
Выходя, девушка снова посмотрела на Шона. Ей не нужно было улыбаться губами – легкая улыбка была в ее зеленых глазах.
Глава 11
Шон проснулся с сознанием, что что-то не так. Он попытался сесть, но боль остановила его – ныли мышцы, саднили полузасохшие царапины и ссадины. Он застонал, и от этого заболели губы. Шон медленно спустил ноги с кровати и встал, чтобы осмотреть повреждения. Под волосами на груди виднелся темный отпечаток сапога Яна Паулюса. Шон осторожно пощупал вокруг него, проверяя, не сломаны ли ребра; потом, убедившись, что здесь все в порядке, занялся ссадиной на спине – высоко поднял руку и внимательно осмотрел поврежденную кожу. Отлепил клочок шерсти от одеяла. Потом встал и поморщился от боли в плече. Шон начал браниться, медленно, монотонно, и бранился все время, пока с трудом выбирался из фургона.
Вся свита наблюдала за его выходом, даже собаки казались встревоженными. Шон добрался до земли и попытался крикнуть «Какого дьявола!» И поспешно замолчал, потому что губы треснули и из них пошла кровь.
– Какого дьявола! – сказал он, стараясь не шевелить губами. – Вы что расселись, как бабы за пивом? Разве у вас нет работы? Хлуби, мне кажется, я послал тебя на поиски слонов.
Хлуби встал и ушел.
– Кандла, где завтрак? Мбежане, принеси горячей воды и зеркало для бритья.
Шон сел в кресло и мрачно осмотрел в зеркале свое лицо. Если бы по нему пробежало стадо буйволов, ущерб был бы меньшим.
– Нкози, его лицо гораздо хуже, – успокоил его Мбежане.
– Он так плох?
Шон поднял голову.
– Я говорил с одним из его слуг. Он еще не вставал, лежит и рычит, как лев в зарослях; но глаза у него закрыты, как у новорожденного щенка.
– Скажи, Мбежане. Скажи правду: как тебе драка?
Мбежане сел на корточки рядом с креслом Шона. Он помолчал, подбирая слова.
– Когда небо, с громом и копьями молний, посылает своих облачных чертей на вершины Дракенсберга, человек пугается. Когда два самца слона бьются насмерть, на свете нет более великолепного зрелища. Разве не так?
Шон кивнул, глаза его загорелись.
– Так вот, нкози, поверь мне. Все это детская игра по сравнению с вашей дракой.
Шон слушал похвалы. Мбежане отлично владел этим старейшим искусством зулусов и, закончив, посмотрел в лицо Шону. На этом лице было счастливое выражение. Мбежане улыбнулся и достал из своей набедренной повязки листок бумаги.
– Слуга принес это из другого лагеря, пока ты спал.
Шон прочел записку. Она была написана круглым женским почерком на правильном голландском языке. Шону понравилось написанное. Это
