было приглашение на обед.
– Кандла, достань мой костюм и ботинки номер один.
Он снова посмотрел в зеркало. С лицом мало что можно сделать, разве чуть подровнять бороду, но и только. Отложив зеркало, он посмотрел туда, где, почти скрытые деревьями, стояли фургоны Леруа.
Мбежане нес перед Шоном фонарь. Они шли медленно, чтобы Шон мог хромать с достоинством. Завидев их, Ян Паулюс с усилием встал с кресла и с таким же усилием поздоровался. Мбежане солгал – если не считать отсутствия зуба, разницы между лицами не было. Упа хлопнул Шона по спине и сунул ему в руки бокал с бренди. Когда-то он был высоким и мощным, но двадцать тысяч солнц провялили его плоть, оставив только жесткие мышцы, обесцветили глаза, окрасив их в светло-зеленый цвет, и сделали кожу жесткой и морщинистой, как шея индюка. Борода у него была светло-желтой, но вокруг рта еще виден был рыжий цвет. Он задал Шону три вопроса, не дав времени ответить даже на первый, и подвел его к стулу.
Упа говорил, Шон слушал, а Ян Паулюс дулся. Упа говорил о скоте, об охоте и о землях на севере. Через несколько минут Шон понял, что от него и не ждут участия в разговоре – несколько его робких попыток были погребены под лавиной слов упы. Поэтому Шон только слушал – отчасти упу, отчасти негромкие голоса женщин у кухонного костра за лагерем.
Однажды он услышал ее смех. Он знал, что это она – звук был сочный и напоминал то, что он увидел в ее глазах.
Наконец женщины закончили возню с едой и горшками, и ума подвела девушек. Шон встал и заметил, что Катрина высока и плечи у нее как у мальчика. Когда она шла к нему, ее юбки на мгновение облепили ноги, и он увидел, что ноги у нее длинные, но ступни маленькие. Волосы темно-рыжие и связаны сзади в огромный пучок.
– Медведь-драчун, – сказала ума, взяв Шона за руку, – позволь представить тебе мою невестку. Генриетта, вот человек, который едва не убил твоего мужа.
Ян Паулюс фыркнул в своем кресле, и ума рассмеялась, ее грудь весело заколыхалась.
– А это моя младшая дочь Катрина. Ты видел ее вчера вечером.
«Я ей нравлюсь». Ее пальцы в его руке – длинные, с квадратными подушечками.
Шон рискнул улыбнуться.
– Без нее я бы истек кровью, – сказал он.
Она улыбнулась в ответ, но не губами.
– Вы хорошо переносили боль, минхеер.
– Хватит, девочка, – резко сказал упа. – Иди сядь рядом с матерью. – Он снова повернулся к Шону. – Так я рассказывал тебе об этой лошади. Я сказал тому малому: «Она не стоит и пяти фунтов, не говоря уж о пятнадцати. Посмотри на ее голени. Они тонкие как спички». Тогда он говорит, отвлечь хочет, понимаешь? Говорит: «Пойдем, посмотри на седло». Но я-то видел, чего она стоила.
Тонкая ткань блузки едва сдерживала бурные движения груди девушки. Шон подумал, что никогда не видел ничего более удивительного.
Рядом с костром на козлах установили стол; все наконец перешли к нему. Упа произнес молитву. Шон смотрел на него сквозь ресницы. Борода упы дергалась, когда он говорил, и в одном случае он стукнул по столу кулаком, чтобы подчеркнуть перед Всемогущим значение своих слов. Его «аминь» прозвучало так громогласно, что Шон едва сдержался, чтобы не зааплодировать. Упа утомленно сел. «Аминь», – сказала ума и принялась раскладывать еду из котла размером с ведро. Генриетта принесла тыквенные оладьи, а Катрина нарезала ломти свежего хлеба и положила каждому на тарелку. Наступила тишина, прерываемая только звоном металла о фарфор и громким сопением упы.
– Мевроу Леруа, я очень давно не ел ничего такого вкусного.
Шон хлебом вытер последние остатки соуса с тарелки. Ума улыбнулась.
– У нас еды вдоволь, минхеер. Я люблю смотреть, как ест мужчина. Упа был знатным едоком. Мой отец позволил ему увезти меня, потому что не мог прокормить его, когда тот приходил ухаживать. – Она взяла тарелку Шона и снова наполнила ее. – Ты похож на человека, который хорошо ест.
– Обычно в компании я ем больше всех, – сказал Шон.
– Неужели? – впервые заговорил Ян Паулюс. И протянул свою тарелку уме. – Положи мне еще, мама, я сегодня голодный.
Глаза Шона сузились. Он подождал, пока Ян Паулюс поставит перед собой тарелку, потом взял вилку. Ян Паулюс сделал то же самое.
– Замечательно, – довольно сказала ума. – Снова здорово. Упа, сходи подстрели пару буйволов, нам не хватит на обед.
– Ставлю соверен на Яна Паулюса, – бросил жене вызов упа. – Он ест, как орда термитов. Если больше ничего не будет, он съест парусину с фургонов.
– Хорошо, – согласилась ума. – Никогда не видела, как ест этот увалень, но в нем много места, которое нужно наполнить.
– Твоя шерстяная шаль против моей зеленой шляпки, что Ян Паулюс сдастся первым, – шепотом сказала Катрина невестке.
– Прикончив жаркое, Янни примется за противника, – хихикнула Генриетта. – Шляпка у тебя красивая. Принимаю пари.
Ума отмеряла порции со справедливой точностью, Шон и Ян Паулюс сидели против друг друга и ели. Разговор за столом стих.
– Еще? – каждый раз спрашивала ума, и они смотрели друг на друга и кивали. Наконец ложка царапнула о пустое дно котла. – Все кончилось, дети мои. Придется устраивать еще один раунд.
Шон и Ян Паулюс сидели неподвижно, глядя в свои тарелки. Ян Паулюс икнул. Лицо его скривилось, и он ушел в темноту.
– Ага! Слушайте, слушайте, – сказала ума. Все прислушались, потом ума рассмеялась. – Неблагодарный, так он относится к моей еде? Где твой соверен, упа?
– Подожди, жадная старуха, игра еще не кончена. – Упа повернулся и посмотрел на Шона – Похоже, твоя лошадь вот-вот лопнет.
