яростнее, нежели в столице, но воздух был совсем иной. Прохлада, которой Фёдор наслаждался с утра, стояла в городе. То было навеяно с безбрежного озера Ильмень. Торговая площадь сильно поразила Фёдора. Диву давался он, глядя на шелка да бархат, тафту, парчу. Роскошные ковры сплетались узорами, невиданными доселе. Золото, серебро да жемчуг Федька видал и в Москве, и премного, но новгородцы выдумкой своей знатно заняли юношу. Разглядывал Басманов витиеватые узоры, да понять никак не мог, как же оно так гнуто.
Едва Фёдор оказался на рынке, так хотел тотчас же поддаться каждому из купцов, что наперебой зазывали его, видя, что юноша точно при деньгах. Однако юноша совладал с собою, да к тому же каждый товар он мог просто забрать силой, если бы не это чёртово дело с Луговским.
«А ведь приди я опричником, да с братией…» – думал юноша, разглядывая пышные сарафаны, исшитые райскими цветами.
В оружейном деле Басманов знал толк, по достоинству оценил он новгородских купцов да мастеров. Он выбрал длинную шашку, которая приходилась ему несколько великой – ежели юноша опускал руку, лезвие упиралось в землю.
– Вам, сударь, быть может, иное подобрать? – спросил купец.
– Нет, я беру, – кивнул Фёдор, проверяя оружие на весу.
– Уж не серчайте, сударь, но видно по вам, что человек вы не ратный, – молвил купец.
Фёдор удивлённо поглядел на него, пытаясь понять, всерьёз ли то торгаш молвил? Купец же заметил, что слова его смутили юношу, да не ведал отчего.
– С чего же это вы взяли? – спросил Басманов.
– Да нет в том ничего дурного, право! – произнёс купец. – Руки у вас больно белы для того. И оружие не по размеру берёте. То может стоить вам жизни.
Басманов глубоко вздохнул. Отчего-то эти слова проняли его много больше, нежели сам Фёдор мог об том подумать.
– Вы правы, – сухо отрезал Басманов, потирая свой подбородок. – Но шашку всяко беру – я другу своему везу. По нему-то сразу видно, что человек ратный – рожа вся побита.
Последние слова Фёдор сказал с лёгкой усмешкой, и купец в ответ улыбнулся.
– Да не об том я, сударь, – произнёс торговец, заворачивая оружие в грубую кожу.
Фёдор отмахнулся, подав знак, что боле не настроен на беседу. Он расплатился и, уж отходя от лавки, силился нынче изгнать смутные мысли. К слову, то легко удавалось – вся площадь наперебой зазывала, манила. Много купцов везли и съестные богатства. Фёдор испробовал душистых трав, что предлагались, а об один огненно-красный порошок и вовсе едва ли язык не ожёг. Фёдор окрикнул босоногого мальчонку, который ходил с коробом да торговал кислым морсом.
Немало выпил Басманов, чтобы отделаться от резкого вкуса заморского угощения. Впрочем, не стал он зарекаться не пробовать чего ещё – премногими соблазнами открылся для него Новгород. Фёдору пришлись по вкусу душистая трава и орехи, обжаренные в сиропе. Торговец очень плохо изъяснялся по-русски, и они с Басмановым уж на пальцах торговались о цене.
– Так-так… – протянул Фёдор, приближаясь к лавке зодчего.
До чего же быстро они спелись! Едва Басманов спросил о музыкальных инструментах, маленькие лукавые глаза коренастого торговца прямо-таки оживились. Суетливо в них забегали искорки, столь же суетливо, как забегал и сам купец, снимая свой лучший товар. Улица давала много шуму, но даже сквозь бесконечный гомон голосов Фёдор смог выделить тонкое звучание лёгких гуслей. Струн было вдвое больше, нежели привык играть Басманов, но то лишь больше разожгло желание юноши.
– А что это за гудок? – спросил юноша, указывая на небольшую однострунную скрипку.
– Ох, боярин, право! – отмахнулся купец, но всяко исполнил просьбу. – Только с тем, чтобы унять ваше чаяние, но право, это не для вас.
Фёдор принял смычок, и купец поставил ему руки. Басманов поморщился, когда услышал грубое и резкое звучание, и тут же отдал инструмент, мотая головою.
– И откуда же вы, народ купеческий, паче меня самого знаете, что мне угодно? – усмехнулся Фёдор, невольно коснувшись мочки уха.
Пронзительный звук всё стоял у него в голове.
– А иначе грош нам цена, – усмехнулся торговец. – Духовые посмотрите?
Фёдор помотал головою.
– На наших застольях мне и распевать приходится, – ответил Басманов.
Купец лукаво прищурился, раскладывая пред Фёдором премного свистков.
* * *
Босоногий мальчонка жался к покосившемуся забору. Тень едва укрывала его белокурую голову и плечи. Его полудрём сразу же развеялся, едва он заслышал топот лошадей вдалеке. Настороже был оборванец, да всяко не успел дать дёру – и трое всадников стояло пред ним.
– Не боись, малой, – молвил Фёдор, скинув пару грошей наземь.
Бродяжка спросонья потёр глаза да согнулся в земном поклоне, подбирая подаяние.
– Где тут выехать можно, к западу? – спросил Басманов.
– Так всё верно, боярин, всё верно, – ответил мальчик, указывая на дорогу, по которой ехал опричник со своими спутниками. – Далёко вы?
Фёдор вопросительно кивнул, глядя на мальчонку.
– Ежели застанет ночь в пути, да завидите монастырь старый – не ходите, дурное то место очень дурное, – молвил мальчик, перебирая в руках монетки.
Фёдор жестом велел ехать спутникам своим вперёд, и те повиновались, двинувши медленным шагом. Басманов же спешился, достав ещё пару монет из шёлковой кошели. Мальчик смекнул, чего от него надобно, да прочистил горло. Боязливо оглянувшись, он подался вперёд к Фёдору.
– Настоятель там был сам дьявол. Его было на воротах повесили, да в землю зарыли, а он из земли выходит в ночи безлунной, беснуется со зверьми адскими, – рассказывал мальчик.
– То тебя мамка пугает? – усмехнулся Фёдор.
– Не токмо мамка, но и тятя, и сам я то видел! – заверил бродяжка. – Сперва следы токмо, какие ни один зверь не ставит, а опосля…
– Что видел? – спросил Фёдор, сведя брови.
– Как отец Тихон из могилы своей выходит – он горбун страшный, еле ковыляет. А подле него супостаты сутулые с болота выходють! – ответил мальчик.
– Поди врёшь? – Фёдор схватил дитя за шиворот.
– Да на кресте побожусь! Пустите, боярин! – взмолился мальчик.
Фёдор злобно выдохнул, да не стал мучить мальчонка. Бросил ему милостыню, залез на Зорьку да помчался следом за Кузьмой и людьми его.
* * *
Надрывный плач. Голос срывался до хрипу, но царевич всё кричал от страха и ужаса. Дрожащими руками он охватывал лицо совсем ещё юной девицы, которое уж исполнилось мертвенной бледности. На губах царицы Анастасии выступала кровавая пена. Юный царевич Иоанн уж бросил звать кого – единственным отзвуком на его мольбы был лишь его собственный плач. Он задыхался, вновь и вновь пытаясь набрать воздух в лёгкие, покуда в его руках остывало тело царицы.
Платье её не было
