ограниченность силы разума перед физической силой. Как считаешь, если тебя начать стукать кулаками по лицу, ты начнешь рассказывать правду?
— Возможно, но также возможно, что я разобью лицо твоему товарищу, чем продемонстрирую ограниченность только физической силы перед симбиозом ума и физической подготовки. А еще, как ты сам знаешь, показания, добытые пытками, никогда не могли претендовать на правду. Если вдруг твои товарищ начнут меня бить, я вероятнее всего начну говорить именно то, что ты хочешь услышать.
Григорий в задумчивости сложил руки в замок, покрутил большими пальцами, потом закинул руки за голову и громко выдохнул.
— А может ты прав, может это знак, может лучше без тебя? Ты бы хотел в автокатастрофе погибнуть?
— Говорят, на том свете чувствуешь себя значительно лучше, если знаешь за что туда попал…
— То есть, виновным ты себя не признаешь, но в решении суда не сомневаешься?
— Знаешь, мне как-то давно, когда у меня была только дюжина точек, пришлось сокращать штат официантов и я, чтобы выбрать кого уволить, сказал сотрудникам, что из кассы пропали деньги и пусть они каждый напишет одно имя, кто, по их мнению, украл деньги.
— И что, уволил победителя тайного голосования?
— Нет, я нашел заказ на мероприятие, пришли деньги, увольнять не пришлось. Но зато я поставил старшим администратором человека, который на своей бумажке поставил прочерк и написал, что беспочвенно подозревать никого из коллег не может. Я это к чему? У тебя в гостях я живу в комнате, по размеру меньше, чем гардеробная у меня в доме. Мы тут уже минут двадцать беседуем? И если за это время к тебе не пришли с докладом, значит то, что вы потеряли, взял не я. Чтобы после обыска самую крупную часть обстановки моей комнаты можно будет съесть — вам конечно потребуется еще время, но может такой тщательности не нужно?
— У тебя что, есть планы? Ты куда-то торопишься?
— Я еще не завтракал. А судя по моим догадкам, кофе мне сейчас очень потребуется. Я же правильно понял, вы потеряли мои таблетки и карточку со схемой, как их принимать?
Титов очень внимательно посмотрел мне в глаза. Переживание. Мне даже не нужно играть. Я действительно переживаю, что на подоконнике обнаружат ключ-карту. Катя конечно заверила меня, что эту карту она нашла уже несколько месяцев назад и просто на всякий случай сохранила, и по логам открывания двери эта карта к ней не приведет. Определить, как долго карта лежит на подоконнике — невозможно. Доказать, что ее туда положил я — так же не реально. Конечно, логично предположить, что горничные протирают от пыли подоконник всякий раз, как убирают комнату, и если бы на нем лежала карточка — они бы это заметили… Но тут мое слово против утверждения, что подоконник протирался… Но вот уровень недоверия ко мне, вернее уровень охраны меня, такая находка явно увеличит. А мне это совершенно ни к чему. На предстоящую ночь у меня есть планы, в которые сидение под замком никак не входит. Поэтому я позволил признакам переживания отразиться на моем лице, не стал контролировать дыхание, ноздри, лоб…
— Не нервничай ты так, — Титов снисходительно ухмыльнулся. — У меня вон в столе полторы дюжины упаковок, и распечатка, как их принимать там же валяется, не умрешь ты, — чуть помедлил и продолжил, — по крайней мере от нехватки таблеток своих.
— Чтобы я не нервничал, дай мне таблетки, пусть они у меня будут, хоть пара блистеров.
— Сберкнижку мне, она мне сердце согреет, когда в подвал вместе полезем? Ты не Шарапов, я не Горбатый. До следующего приема еще почти тридцать часов, забудь про таблетки. — Титов задумался, и как будто придя к какой-то мысли вскинул на меня глаза. — А почему ты таблетки просишь, без легенды, без алгоритма приема они не пригодятся. Значит все-таки прав Зима, ты это.
— Григорий, ты скорее всего прогуливал лекции по психологии в своей академии ФСБ. Ну не можешь ты читать по лицам, не твое это, не знаю в чем вы меня подозреваете, но скажу честно, это не я.
— Знаешь, Максим, я никому не верю. Просто одним я не верю больше, а другим я не верю меньше. Тебе я не верю совсем, напрочь, тотально и всеобъемлюще. Ты как волк, сними тебя с цепи ты и утечешь в лес. А психология… Я вообще не очень верю в психологию. — Григорий потер лицо ладонью, как очень уставший человек, сверху вниз и опять наверх, задержал большой и указательный палец на глазах и помассировал их, лицо моментально покраснело. — Я тебе первому скажу, никому этого не говорил, а тебе скажу. Психология это же что? С греческого это два слова, душа и учение, это наука о душе. А есть ли душа? — Григорий снова помассировал глаза, — я не знаю. Я не знаю, есть ли душа. Мне кажется, души та и нет. Значит и психология — это наука о том, чего нет, понимаешь?
Передо мной сидел очень уставший человек. Я впервые видел Титова таким. За минуту он из лидера банд формирования, из потенциального диктатора, превратился в сгорбленного пожилого мужика.
Я снял с руки часы и протянул ему.
— Омега, хорошие часы. Очень хорошие. Продай мне за них твою душу. Подпиши расписку. Молчишь? Ты потерял веру в душу, но боишься продать то, чего у тебя по твоему мнению нет.
— Поверил? Повееерил, вижу. Да даже если бы я на секунду потерял веру, думаешь я бы продал душу? Ах ты ж, вороной-дрянной, искуситель недоделанный. — Титов как будто отпустил какую-то сжатую пружину. — Ты душу мою за цацку купить хочешь?
Я видел, что Титов возбужден и агрессией пытается заглушить себя.
— Григорий, давай оба прекратим играть и поговорим как нормальные люди? Что у вас ночью случилось?
Снова внимательный взгляд. Глаза в глаза.
— Ничего у нас не случилось. Зима уверен, что ты что-то замышляешь, вот мы тебе встряску и решили сделать, чтобы ты раскололся.
— Григорий, ты играешь в покер? Нет? Вот и правильно делаешь, ты не умеешь притворяться. Твой язык может скрыть истину, а глаза нет. Истина со дна души, встревоженная вопросом, прыгает в глаза — и ты пойман. Не поручусь за точность цитаты, но вроде бы так Булгаков говорил? Раз уж я с вами пусть не добровольно, но всерьез завяз, скажи мне что случилось. — Титов отрицательно покачал головой. — Пиноккио, у тебя растет нос, хватит лгать, что случилось?
— Шутишь, Пиноккио вспомнил… — пауза, а потом тем же ровным голосом, — я
