Величие России может быть достигнуто только под руководством подлинно национальных лидеров в результате последовательного осуществления национально ориентированной стратегии. Стране нужна поэтому общепризнанная национальная идея, государственная идеология. На протяжении российской истории она принимала различные формы. Но суть ее, так или иначе, сводилась к укреплению центральной власти и оправданию в глазах народа ее действий, как тех, что осуществлялись в интересах народа, так и тех, что народ не устраивали, но укреплению государства способствовали. После крушения коммунизма идеология была вообще бранным словом у демократов. Но по мере того, как демократы укрепляли свою власть и пытались в этих целях привлечь на свою сторону российский электорат, идеологию реабилитировали. Как и следовало ожидать, и демократы, как и их предшественники в Российской Империи и в СССР, занялись поисками новых способов укрепления государства и мобилизации для этого дела народной поддержки. И, как водится, пришли к выводу, что все новое — это хорошо забытое старое. Перехватив у КПРФ практически все идеи социального обеспечения, включая вечный лозунг Зюганова о школьных завтраках, демократы вслед за коммунистами объявили себя государственниками. Подобная трансформация сразу же вызвала критику все в тех же правозащитных кругах, которые и в РФ, как в советские времена, борются за права человека, неизменно принимая в этой борьбе сторону ущемленных в правах граждан, а не государства. Достаточно для этого посмотреть список исков к РФ от ее граждан в Страсбургском суде. Большинство правозащитников диссидентствует, таким образом, в силу своих убеждений. Какая-то часть потому, что диссидентство и противопоставление гражданина государству стало их профессией и хорошо оплачивается с Запада. В любом случае восстанавливается ситуация, типичная для советских времен — защита интересов государства далеко не всегда равнозначна защите интересов и прав граждан. А значит, и сама идеология государственности подвергается критике, т. к. противоречит западной концепции прав человека, утвердившейся в результате Великой французской революции. Критике, в первую очередь, со стороны «новых западников».
Весьма показательна в идеологических дебатах последних лет статья Д. Е.Фурмана, главного научного сотрудника Института Европы РАН, и профессора П.Р. Палажченко, эксперта Горбачев-фонда, «Шаг от предательства до преданности и обратно. Об идеологии и психологии «государственности» в России». (См.: «Независимая газета», 18.11.2008.) «Эта идеология формировалась на протяжении всей нашей истории, принимая новые формы в царском, советском и постсоветском периодах, — говорится в этой статье. — Ее первая форма — царистская идеология «православия, самодержавия и народности». Она пала вместе с царизмом, но возродилась в новой форме, как «теневая» идеология советской власти. По мере того как Сталин создает мощное государство, оно начинает осмысливаться как новое воплощение Российской империи, а сам Сталин — как новое воплощение таких строителей империи, как Иван Грозный и Петр Первый. Это осмысление создавало дополнительную идейную легитимацию советской власти и, несмотря на противоречие идеям марксизма-ленинизма, в явное столкновение с ними не вступало. Ведь в рамках этой идеологии марксизм-ленинизм воспринимался как новая форма скрепляющей империю символики (раньше православие, сейчас — марксизм), лояльность которой — неотъемлемый компонент лояльности государству. Эта идеология позволяла быть преданными «делу партии», оставаясь совершенно равнодушными к содержанию партийной идеологии — как в царское время можно было быть православным, не интересуясь, есть Бог или нет. По мере упадка официального марксизма роль идеологии государственности, увеличивалась, и при Брежневе она даже стала выходить из тени, иногда противопоставляя себя официозу».
Уточню один важный для понимания направления мыслей авторов момент. Во времена Брежнева и после него вплоть до развала СССР, «государственниками» называли себя члены «русской партии» в КПСС, т. е. сторонники воссоздания русского национального государства, о которых говорилось выше. Конечно, с официальной марксистской идеологией их взгляды не совпадали. Они были гораздо ближе к позиции лидера ленинградских коммунистов Вознесенского, который выступал за создание Компартии и Правительства РСФСР, за что и был по приказу Сталина расстрелян. Эти государственники в своем «русском подполье» никогда бы не пошли на то предательство, которым отметился в истории России Борис Ельцин, подписавший вместе с такими же предателями, как он, смертный приговор Советскому Союзу в Беловежской пуще, ради обретения «независимости РФ». Так что государственник государственнику рознь.
«Следующий этап формирования этой идеологии, — читаем далее в статье Фурмана и Палажченко, — связан с падением советской власти. При падении царизма выяснилось, что людей, готовых умирать за монархию и веру, мало. (Почему-то из памяти авторов вылетела гражданская война, длившаяся почти шесть лет, не говоря уже о том, что большая часть белой эмиграции в конечном итоге признала наследником престола Кирилла Романова, а затем его сына Владимира. — В.Б. ). А при падении советской власти оказалось, что готовых умереть за марксизм-ленинизм и СССР вообще практически нет. (Это, увы, правда. — В.Б. ) Легкости, с которой распалась советская система, трудно найти аналоги. Для подавляющего большинства клявшихся в преданности «делу партии» советских «функционеров» вопрос, оказывать ли сопротивление новым революционерам или пойти к ним на службу, даже не возникал. И естественной идеологией, которая могла избавить кагэбэшников, ставших фээсбэшниками, комсомольских работников, ставших бизнесменами, партработников, сжегших партбилеты и ставших чиновниками нового государства, от каких-либо угрызений совести, была идеология «государственности», говорившая, что они и раньше, и теперь служат государству, а какая у него идеология — не важно. (Здесь, вмешаюсь вновь в изложение статьи, ее авторы путают идеологию с мировоззрением бюрократии, о котором говорилось выше в главе о коррупции. Идеология может меняться, мировоззрение формируется раз и навсегда, что и облегчило переход партократии и остальной советской бюрократии на службу режиму Ельцина. Это авторы статьи, увы, не поняли. — В.Б. ) Массовый переход слуг «старого режима» на сторону советской власти способствовал ее стабилизации и одновременно — ее сталинистской эволюции и эрозии ее официальной идеологии. Мы видим колоссальную мощь идеологии «государственности». Она вытекает из психологии людей, живущих в стране, история которой действительно состоит из кратких периодов свободы, превращающейся в хаос, приводящий к «бегству от свободы» под сень авторитарных режимов. И одновременно она сама способствует сохранению этого исторического ритма, воспроизводит реальность, отражением которой является. Психология, идеология и институциональная реальность — единое целое. Воспроизводство схожих социально-политических форм связано с воспроизводством идеологии служения государству (начальству), какой бы идеологии это государство (начальство) ни придерживалось. (На наш взгляд, живой символ и «классическое» воплощение этой идеологии — Сергей Михалков, дворянин, создавший слова к гимну коммунистической России, а потом — к гимну России антикоммунистической.) Но в силе идеологии государственности есть оборотная сторона. Внешне мощные политико-идеологические системы каждый раз оказываются хрупкими. В «трудную минуту» никто не встает на их защиту. Формальная идеология «государственников» не волнует, а от власти, которая оказалась «слабой», они тут же переходят к новой. Воспроизводя схожие формы политического устройства, эта идеология воспроизводит и их периодическое легкое падение. И очень похоже, что хрупкость теперешней системы, при которой идеология сильного государства, как самоцели, стала почти официальной — больше, чем предыдущих. Большевистская революция породила Белое движение сопротивления. При падении СССР минимальное сопротивление тоже было. От КПСС сохранилась слабая и вписанная в систему, но все же оппозиционная КПРФ. Но если нашу систему постигнет серьезный кризис (вернее, не «если», а «когда», ибо кризисы неизбежны), от «Единой России» не останется ничего. Если представить себе фантастическую ситуацию, что после глубокого кризиса на роль спасителя выдвигается вышедший из тюрьмы Ходорковский, на следующий день все, кто сейчас — в окружении наших «первых лиц», устремятся на службу новому хозяину. Они будут так же без малейших угрызений совести отрекаться от Путина и Медведева, как их «отцы» отрекались от советской власти, а «деды» — от царской, и будут делать из Ходорковского («великого организатора, человека несгибаемой воли») нового Путина. И эта модель поведения — самая большая опасность и для теперешней власти, и для власти будущей, и для страны в целом. Эту опасность не способны заметить меняющиеся власти, каждый раз радующиеся легкости победы и толпе, теснящейся у подножия трона. И ее не видит страна, каждый раз после хаоса радующаяся возвращению «порядка» и не понимающая, что этот «порядок» неизбежно порождает новый хаос, и что в каждом следующем периоде порядка она оказывается слабее и меньше».
