фазы
Возвращение Алексея Навального в Россию в январе 2021 года стало катализатором развития тенденций, которые обозначились достаточно давно, но прогрессировали в умеренном темпе. Это очень похоже на пандемию коронавируса. Диспропорции мирового капитализма существовали задолго до нее, но после нее игнорировать их будет уже невозможно. Вся ситуация вокруг Навального от покушения до ареста лишает общество возможности и дальше не замечать происходящих в нем перемен.
В более узком диапазоне эпопея вокруг Навального стала ускорителем процесса, запущенного январским 2020 года конституционным «обнулением». Смысл этого процесса состоит в завершении (закруглении) очередного фазового перехода от одного состояния режима Владимира Путина к другому. В данном случае речь идет о переходе от модели «имитационной демократии» к модели «неототалитарной диктатуры», который занял приблизительно полтора года, начавшись в июле 2019-го подавлением протестов в Москве и завершившись в феврале 2021-го подавлением протестов по всей России.
Под фазовым переходом я понимаю качественный скачок в состоянии путинского режима, затрагивающий все его основные параметры. При таком скачке режим каждый раз переходит на принципиально другую ступень своей внутренней эволюции, где на некоторое время зависает, образуя плато стабильности продолжительностью в несколько лет. Это плато стабильности можно описать как фазу в развитии режима. Всего, на мой взгляд, режим Путина с момента своего возникновения пережил три фазовых перехода, и поэтому в настоящий момент находится в своей четвертой фазе, которую я рассматриваю как последнюю относительно стабильную.
Первый фазовый переход. Под первым фазовым переходом я понимаю события между концом 2003 и началом 2007 года, когда произошел «сдвиг по фазе» от модели «инерционной демократии», так или иначе повторяющей основные параметры заложенной Борисом Ельциным в 1990-е годы политической системы, к модели «суверенной демократии», архитектором которой считается Владислав Сурков, хотя у нее, по всей видимости, много отцов.
Внешним триггером этого фазового перехода стала первая украинская революция осенью – зимой 2004–2005 годов (первый «майдан»), которая была воспринята не только Кремлем, но и значительной частью элиты как покушение Запада на жизненно важные и «естественные» права России в ближнем зарубежье. Внутри страны сигналом к началу перехода послужил арест Михаила Ходорковского* в октябре 2003 года и дело ЮКОСа. С идеологической точки зрения это был переход к системе лимитированной демократии, в отношении которой стал применяться ограничивающий коэффициент в виде «суверенитета».
В политической плоскости это означало проведение первых существенных конституционных контрреформ (отмена губернаторских выборов и другие). В экономической плоскости был провозглашен курс на скрытую национализацию путем перераспределения активов в пользу так называемых доверенных бенефициаров, которыми стали связанные личными узами с Путиным люди. Во внешней политике были обозначены точки расхождения с Западом, который был переведен из статуса основного партнера в статус основного конкурента.
Система находилась в достаточно стабильном равновесии в течение приблизительно пяти лет, пока не стала испытывать серьезные проблемы во второй половине президентства Дмитрия Медведева. Годы обратного транзита власти от Медведева к Путину оказались для нее тяжелым испытанием и подготовили следующий фазовый переход.
Второй фазовый переход. Под вторым фазовым переходом я понимаю события между концом 2013 года – началом конфликта с Украиной и 2016 годом – выборами в «послекрымскую» Думу. Очевидно, что триггером этого фазового перехода стал второй «майдан» и миграция Украины в сторону Европейского союза, что было воспринято Кремлем и правящими элитами России как объявление войны со стороны Запада. Ответом стало встречное объявление гибридной войны, театром военных действий для которой стали сначала Крым, восток Украины и Сирия, а потом практически вся Африка и часть Латинской Америки.
Во внутренней политике новая третья фаза ознаменовалась фактическим отказом от демократических ценностей и институтов при сохранении формального их признания. Собственно, поэтому я называю этот переход переходом от «суверенной» (ограниченной) к «имитационной» (полностью фиктивной) демократии. Начало третьей фазы режима ознаменовалось стартом открытых политических репрессий, которые перестали маскироваться под общеуголовные обвинения, хотя и эта практика осталась востребованной.
Третью фазу можно вполне справедливо назвать «крымнашенской». Стабильность всего этого периода, длившегося вплоть до событий середины лета 2019 года в Москве (где тогда вспыхнули протесты в связи с недопуском независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму), базировалась на «посткрымском консенсусе», в основании которого лежал русский вариант «версальского синдрома». Однако к концу этого периода указанный консенсус стал размываться, что в значительной мере и спровоцировало начало нового фазового перехода.
Третий фазовый переход. Под третьим фазовым переходом я понимаю весь период между июльскими протестами 2019 года в Москве, которые обозначили начало новой повышающей волны общественной активности в России, и протестами начала 2021 года, поводом для которых стал арест вернувшегося в Россию Навального, а подавление которых, собственно, и перевело режим окончательно в качественно новое состояние. Это переход от предшествующей модели «имитационной демократии» к наиболее прозрачной и имманентной для режима модели не прикрытой никакими фальшпанелями диктатуры.
Для четвертой фазы режима будет характерен переход от точечных репрессий к массовым, демонстративный отказ от права как инструмента социального регулирования и прямое отрицание демократии как ценности. Это период максимальной попытки самоизолироваться от любых внешних воздействий на систему, которые рассматриваются как исключительно деструктивные. Запад в этой связи превращается в стратегического противника, с которым режим вступает в тотальную конфронтацию, повторяющую рельеф холодной войны. В экономике будет наблюдаться попытка совместить советское плановое хозяйство с мафиозным авантюрным капитализмом.
Вопреки ожиданиям какой-то быстрой и ужасной развязки, режим Путина в своей четвертой фазе может быть значительное время достаточно стабильным. Какое ни есть, но это все же плато, за которое он может зацепиться. В предыдущих фазах он был стабилен в течение пяти-шести лет, и я не вижу причин, почему сейчас это должно быть иначе. Конечно, исторические случайности всегда имеют место, и какой-нибудь «политический Чернобыль» может существенно сократить этот срок. Скажем, трагическая цепочка событий «несостоявшаяся революция в Беларуси – неудавшееся отравление Навального – непредотвращенное его возвращение в Россию и арест» уже сократила обычное время фазового перехода почти вдвое с 2,5–3 лет до полутора.
Четвертый фазовый переход. Начала следующего фазового перехода я бы ожидал между 2024 и 2027 годами, что со всех точек зрения выглядит логично: выборы в США и Великобритании, сложный транзит «на дому» и пик экономических и политических последствий пандемии и российско-украинского конфликта.
Проблема в том, что это, по всей видимости, будет последний фазовый переход от высшей фазы развития режима к его терминальной фазе – агонии и распада. То, что мы наблюдаем сейчас, является на самом деле самым органическим для режима состоянием, в котором он полностью и бескомпромиссно раскрывает свою насильственную сущность. На всех предыдущих ступенях эволюции режим добивался перехода к новому плато стабильности, дозированно сбрасывая «демократический балласт» из корзинки. Но сейчас этот ресурс использован весь без остатка – больше сбрасывать нечего. Остается лишь надувать шар горячим воздухом, пока он не лопнет и не разнесет корзинку.
На следующей, терминальной фазе, переход к которой практически неизбежен, резко возрастает опасность военных авантюр, с помощью которых режим попробует компенсировать «падение высоты». Самым вероятным сценарием представляется военная реакция на возобновление революционного процесса в Беларуси. Но могут быть также новые попытки присоединить восточную Украину к России или устроить «восточную Украину» в Казахстане. В конце концов всегда есть Африка и Ближний Восток. Последствия какой-то из этих авантюр (а к ним неизбежно будет толкать логика выживания) будут иметь эффект прямо противоположный «крымскому» и станут прологом конца режима. Нынешняя фаза – еще не вечер для режима, но он уже очень близок.
Очерк 44
Цивилизация в свободном полете. Как Россия сорвалась с исторической цепи?
