Потом следующий лётный день.
Ещё на предварительной подготовке видишь, что тебе вместо трёх воздушных боёв запланировано всего два полёта по маршруту.
Командир эскадрильи внимательно вдруг стал на тебя поглядывать, ребята — с какой-то жалостью вроде.
На предполётном осмотре врач вдруг отставляет свой журнал в сторону: «Знаете, тут у нас путёвочка хорошая есть в Сочи, там такой хороший санаторий! Да неужели вы там не были? Вы много потеряли. Не использовать такой возможности — грех великий. Советую съездить. Настоятельно советую».
Всё.
Это — приговор.
Остаётся ещё маленькая надежда на санаторий — там поставят на ноги быстро. Хватаешься за неё как утопающий за соломинку.
Видно, положение с тягловыми пилотами неважное: боевое дежурство в ПВО нужно нести ежедневно и еженощно, задачу снять нельзя, охрана границ от нарушителей — дело государственной важности и вопрос боеготовности средств ПВО приобретает уже статус политического: от боеготовности сил и средств зависят действия государственных мужей самого высокого уровня, тем более — в тот период холодной войны. Поэтому спрос с Министра обороны, а тем более — Главкома ПВО — весьма высок: некому дежурить — значит, не умеешь работать.
Короче говоря, путёвка в престижный санаторий нашлась, несмотря на жаркое отпускное время, — немедленно. Сборы были как у всех пилотов короткими: чемоданчик в зубы и вот я уже в санатории. Мне выдана санаторная книжка с красной наискось полосой — лётчик-реактивщик, а это значит — особые условия по режиму, питанию, медицинскому обслуживанию и прочая и прочая. Нашёлся и весьма недурной номер с видом на море и прочими удобствами, стол по ресторанной системе питания с красной и чёрной икрой — в общем, живи — не хочу. Только все эти прелести меня както не радуют: в голове всё время бьётся вопрос, что теперь делать, как я буду жить без неба, куда я теперь гожусь с таким здоровьем, что буду делать, коли вдруг так вот сразу лишним человеком на земле.
Наверное, вслед за мной пришла какая-то тайная депеша, потому что врачи взялись за меня капитально, не так как всегда. Обследование идёт за обследованием, толком на море не сходишь. Да и нет идти на тот пляж особого желания: я сплю.
Сплю днём и ночью с перерывами на еду да обследование.
Сплю уже третьи сутки.
Наверное, я действительно вымотался: полёты сменялись боевыми дежурствами, а боевое дежурство тоже ведь не мёд: что бы ты ни делал, а по сигналу ты должен быть в воздухе через две минуты. Причём это всё — не учебные полёты, а за дежурство случалось сделать порой два-три вылета.
И вот, наконец, радость: на очередном обследовании терапевт сообщает, что для беспокойства нет оснований. Сердечно-сосудистая система в порядке. Просто необходим хороший отдых: нервная система находится на грани истощения. Необходим жёсткий режим и хороший отдых.
Режим был тут же предложен, причём не в рекомендательном, а в директивном виде. Мне было дано понять, что если режим не будет выполняться, то будет поставлен вопрос о дальнейшем продолжении моей лётной работы.
Большего приказа мне уже не нужно было.
Пришлось зажать себя в жёсткие тиски разных процедур вплоть до объёмов и видов физических упражнений, питания, дневного сна и своевременного отбоя. Заодно я решил привести в порядок свои дёсны, которые после перенесённой на Сахалине цинги были совсем слабыми, подлечить свой радикулит, который после катапультирования всё чаще беспокоил меня — в общем, я категорически занялся своим здоровьем. Потраченное время не пропало зря: из санатория я вырвался на волю, как огурчик, и снова с головой ушёл в своё дело. Однако на сей раз я уже не забывал о полученном уроке: со здоровьем шутки плохи.
Теперь я уже понимал своего комэска, которому я ещё пацаном «надирал хвоста» за счёт громадной перегрузки, тогда переносимой мною вроде бы легко: так просто ничто не заканчивается.
Летать надо не за счёт здоровья, а за счёт умения.
Шло обычное боевое дежурство.
Погода была мерзкая: низкая облачность закрывала сопки, порывистый ветер время от времени бросал скудные капли дождя — в такую погоду не то что летать, — из дежурки неохота выходить. Дважды я уже побывал в первой готовности, дважды расчёт бегал к самолёту, дважды чуть не по часу мёрз в кабине в полной готовности к вылету: шли учения Тихоокеанского флота, американцы постоянно дёргали нас, держали в напряжении.
Неприятная это штука — ждать.
Летать — так летать, тут всё понятно и ясно, а вот так сидеть в постоянном напряжении — тошно, от этого ожидания устаёшь больше, чем от полёта.
И всё-таки команду на запуск я получил: без какого бы то ни было предупреждения по телефону в дежурке вдруг зазвонили колокола громкого боя — воздух! Стометровкой я добежал до самолёта, влетел в кабину и, не дожидаясь АПА, нажал на кнопку автономного запуска. Пока двигатель набирал обороты — успел застегнуть парашют и привязную систему, техник едва успел убрать колодки и вот я уже на полосе. Вывожу двигатель на взлётный режим — и вдруг команда отставить взлёт. Меня эта команда уже взбесила: да сколько же можно так смыковать! В сердцах зарулил на стоянку, выскочил из кабины: ну сейчас я уже выскажу штурману КП всё, что я о нём думаю…
Я рванул дверь дежурного домика — и тут резкая боль ножом впилась в сердце. Боль была такой неожиданной и такой сильной, что потемнело в глазах. По-видимому, эта боль была написана у меня на лице: ко мне кинулся мой техник, помог мне дойти до кровати, лечь. Вокруг меня собрался весь наш расчёт. Кто-то подал воды.
Сделал пару глотков.
Боль прошла.
Всё.
Моя карьера лётчика теперь уже окончательно завершена.
До конца дежурства ещё два часа, за которые могут ещё поднять, а лететь в таком состоянии — это самоубийство.
Хранить этот случай в тайне было бессмысленно…
Словно на эшафот, поднялся я к телефону, деревянным чужим голосом сообщил на КП об ухудшении самочувствия. На КП засуетились: надо срочно менять экипаж, вызывать из третьей готовности смену, докладывать командиру полка…
К дежурке подскочила санитарка, из неё выскочил растревоженный наш полковой доктор Тамазян. Следом к дежурке подскочил «бобик» командира. Всё шло своим путём: врач измерял давление, командир сочувственно расспрашивал, что я ел…
Госпиталь.
Большое, японской постройки здание в Южно-Сахалинске.
Здесь все рода войск смешались под единой больничной формой. Здесь все чины и воинские звания уравнялись перед единым богом медициной.
Здесь лётчиков можно отличить только тем, что они расположены в отдельном крыле этого большого дома, в коридорах которого проложены ковровые дорожки да на каждом шагу сидят за столиками денно и нощно дежурные сестрицы в белых халатиках и накрахмаленных отутюженных белых шапочках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
