К дежурке подскочила санитарка, из неё выскочил растревоженный наш полковой доктор Тамазян. Следом к дежурке подскочил «бобик» командира. Всё шло своим путём: врач измерял давление, командир сочувственно расспрашивал, что я ел…
Госпиталь.
Большое, японской постройки здание в Южно-Сахалинске.
Здесь все рода войск смешались под единой больничной формой. Здесь все чины и воинские звания уравнялись перед единым богом медициной.
Здесь лётчиков можно отличить только тем, что они расположены в отдельном крыле этого большого дома, в коридорах которого проложены ковровые дорожки да на каждом шагу сидят за столиками денно и нощно дежурные сестрицы в белых халатиках и накрахмаленных отутюженных белых шапочках.
В громадной, с потолками высотой под четыре метра палате, наверное, когда-то японцы проводили дипломатические приёмы.
Теперь в ней стоит семь коек.
Три из них пусты, что можно определить по аккуратно заправленным накрахмаленным простыням и не смятым подушкам, ждущих очередную жертву.
Возле каждой койки стоит солдатская тумбочка.
Кровать — тоже солдатская, со скрипящей и уже не пружинящей сеткой. Диссонансом смотрится эта убогость в этом шикарном здании с ковровыми дорожками и дежурными девочками в накрахмаленных белых шапочках у лампы с зелёным абажуром в коридоре.
Армия.
Знакомлюсь с товарищами по несчастью.
Один — пилот из Охи.
У этого что-то с почками.
Второй — из Буревестника. Этот просто на очередной ВЛК что-то не прошёл, и его отправили на дополнительное обследование.
Третий — из лётного отдела штаба дивизии.
К этому даже домашние приходят — местный, а здесь — просто для прохождения ВЛК, потому как с каких-то лет положено проходить комиссию на допуск к лётной работе на стационаре.
Я — четвёртый.
Тот, который с почками — он уже здесь целую неделю. Парень грустит: конца этому госпиталю, похоже, не видно, да и вообще списать могут. К новенькому тут же подсаживаются обитатели этой грустной комнаты. Все в одинаковых голубых байковых халатах с белыми воротничками, у всех одинаковые госпитальные тапочки…
Знакомимся.
Расспрашивают. Рассказываю и я свою историю. Ребята сразу начинают успокаивать, рассказывать как у них такой-то тоже вот так, а потом подлечили и до сих пор летает…
Я слушаю, киваю, а у самого в голове одно: это конец.
Отлетался.
Сказать, что для пилота госпиталь — это страшно, значит — не сказать ничего. Пилоты от госпиталя шарахаются как чёрт от ладана: это заведение ничего хорошего для пилота не обещает и попасть сюда — то же, что сорваться в штопор.
Только в штопоре сам сражаешься, сам выводишь, а вот здесь — кто знает… Здесь всё непонятное, и не от тебя зависит: повезёт — выведешь, не повезёт — спишут и нет больше пилота.
Здесь даже катапульты нет.
Наверное, такое состояние у каждого, кого поселили в эту комнату, видимо у каждого кошки скребут на душе, видимо каждый ищет разрядку этому душевному напряжению, от которого и с ума можно сойти.
Разговоры, разговоры…
Рассказы из авиационного эпоса, рассказы типа: «А вот у нас было…», или: «Рассказывал мне как-то один…» Всё это не то.
Всё это не заглушает тревоги: слушаешь, смеёшься, а у самого где-то в подсознании: «сердце болит, когда поспишь на левом боку… не спать на левом боку…» А как проверишь, когда спишь? Значит, надо спать так, чтобы проверить себя можно было… Дать себе команду просыпаться когда повернёшься на левый бок…
Дать команду…
Не спать, что ли? Нет, спать, но спать так, чтобы контролировать себя…
Чертовщина какая-то.
И никуда от неё не денешься: она внутри тебя и всегда с тобою.
Рехнуться можно.
Наверное, потому в лётном отделении пользуются большой популярностью розыгрыши…
После обеда на моей тумбочке появился пузырёк из-под одеколона.
Под пузырьком лежала бумажка, на которой было криво выведено: «анализ пота».
На соседней тумбочке в штативе стояла пробирка с аккуратной стандартной наклейкой, на которой была сделана чернилами надпись фамилии моего соседа. На других тумбочках похожих пузырьков видно не было.
Пот на анализ.
Чушь какая-то.
Всё-таки авиационную медицину я учил.
Всё ясно: это розыгрыш.
Хорошо…
Обитатели нашей комнаты с интересом посматривают на меня.
Ждут.
Не дождутся.
Интересно, кто это придумал? К обеду у нас появился новичок.
Это лётчик с Ил-28, что стоят в Леонидово.
Симпатичный, высокий, можно сказать — длинный. Таких сажают на бомберы, потому что в кабину МиГа он не поместится.
Хочет уйти на гражданку не списанным, а их списывают по здоровью чтобы прикрыть грешки: лётчик стоит дорого, Ил-28 разгоняют и — под танки, Хрущёв сокращает армию на миллион двести за счёт авиации…
Короче — парень готов стоять на голове, чтобы не списали.
Не знаю, были ли у медиков на самом деле основания списывать конкретно его — я потом потерял его и не знаю, списали или нет — но парень очень переживал за свою лётную карьеру и был готов на всё. Наверное, потому он, как говорили у нас рыбаки, заглотнул крючок без наживы и целиком.
А крючок тот приготовил ему я.
Памятуя, как легко я смог раскрыть происки империализма, я подошёл к сестре с каким-то дурацким вопросом тогда, когда ей принесли ящичек с чистыми пузырьками-баночками. Пока сестра отвечала на телефонный звонок, я смог незаметно увести из ящичка стандартную наклейку и пузырёк из-под пенициллина. Уже в палате я старательно, под восторженную корректировку оказавшихся в палате ещё двоих обитателей этой комнаты красиво вывел на наклейке «пот на анализ», ниже под этим — «метод пр. Шварцмана», поверх наискось небрежно вывел фамилию новичка, наклеил аккуратно ярлычок вдоль пузырька и поставил его на тумбочку у его кровати. Весть об анализе пота методом профессора Шварцмана разнеслась среди обитателей палаты мгновенно. Все были возбуждены ожиданием представления и принимали все меры для того, чтобы новичок не обнаружил подвоха.
И новичок не обнаружил подвоха.
Перед ужином он зашёл, наконец, в палату и обнаружил на своей тумбочке пузырёк. Долго и сосредоточенно, читал наклейку. Что-то соображал.
Потом поставил пузырёк на место и отошёл к окну. Постоял, подумал, снова подошёл к тумбочке, взял пузырёк, ещё раз прочёл, задумчиво положил его в карман своего халата. Обитатели палаты замерли: не дай бог сейчас пойдёт к сестре спрашивать! Нет, пронесло. Не пошёл.
Мы старались изолировать новичка от постороннего общения: не дай бог, спросит у кого, тогда наша афера с треском раскроется, розыгрыш лопнет. Кто-то предложил идти на ужин. Все дружно засобирались, стали подгонять друг друга. Засобирался и новичок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
