всегда, но ни разу не заикнулся.
– Он приспешник Гудруна и шпион короля, – произнес капитан королевской стражи. Он обвинял Хёда, боясь, что его самого ждет та же судьба, что и его короля.
По рядам стражников и представителей кланов пронесся гул одобрения.
– Он плавал с Гудруном и охранял короля, – крикнул кто‐то из бернцев.
– Но сражался за нас, – прибавил Дред.
– Я был с ним на стене, – произнес другой человек. То был лучник, которого Гисла видела благодаря руне.
– Так кто ты такой? – спокойно повторил Байр, не сводя глаз с Хеда.
И Хёд отвечал, ничего не скрывая и не оправдываясь:
– Меня называют слепым Хёдом. Прежде я был учеником Арвина, хранителя пещеры в Лиоке. Я преданный слуга Гислы из Тонлиса, Лиис из Лиока.
Сестры Гислы ахнули, а сама она не смела даже вдохнуть, но Байр просто ждал, пока Хёд договорит.
– Еще я сын Бронвин из Берна… и покойного Банрууда.
По небольшой толпе пронесся недоверчивый свист, но Дред из Долфиса поднял к небу свой меч, словно подтверждая все, что успел сказать Хёд.
– И, наконец, я старший брат Байра из Долфиса, нашего законного короля, – закончил Хёд.
– Байр из Долфиса, наш законный король, – громыхнул Дред, и воины Долфиса вслед за ним воздели свои мечи к небу.
Хёд снял с безвольной шеи Банрууда амулет короля, тот самый, которым Банрууд выжег звезду на ладони Гислы, тот самый, который передавали друг другу правители Сейлока. Чуть пошатываясь, Хёд с торжественным видом приблизился к Байру и надел амулет ему на шею, а потом провел ладонью по его спутанным, пропитавшимся кровью волосам.
– Ты всегда был законным королем, брат. Верховный хранитель знал об этом, уже когда тебя принесли к нему в день твоего рождения. Наш отец тоже об этом знал. И это его убило. Но не убило тебя.
– Да здравствует мальчик из храма, – произнесла Альба, и слезы заструились по ее покрытым пылью щекам.
– Да здравствует Долфис! – выкрикнул Дакин.
– Да здравствует король Байр, – проговорила Тень, в знак согласия поднимая к небесам окровавленный кинжал.
– Да здравствуют Бальдр и Хёд, – прошептала Гисла.
И Хёд подошел к ней и взял ее за руку.
Эпилог
Он не привык быть счастливым – быть может, никогда не привыкнет. Они с Гислой произнесли клятвы у алтаря, извлеченного из‐под обломков храма, и король Байр объявил их мужем и женой, хоть и споткнулся, произнося имя Гислы. Для Байра и сестер она навеки была Лиис из Лиока – и откликалась на оба имени. Она отказалась вернуться в Тонлис, хотя он ей и предлагал. Он верил, что сумеет сам пересечь море, в особенности теперь, когда ему могли показать дорогу ее глаза.
– Здесь мой дом. Ты мой дом, – сказала она без колебаний, и он поклялся, что сделает этот дом лучшим на целом свете.
Им предоставили комнату во дворце – комнату для почетных гостей, – хотя он был бы счастлив и в крошечной каморке у лестницы. У Гислы в жизни не было собственной комнаты, даже собственного угла, и потому она легко приспособилась к порядку, который был ему необходим.
– Не перестаю удивляться тому, что ты слышишь, когда я голодна, но спотыкаешься о мои башмаки, – посмеивалась она.
Дворец кишел разномастными обитателями, но у них был свой собственный дом. Счастливый, замечательный дом. О большем он никогда и не смел мечтать.
Все привечали Хёда, никто его не сторонился, хотя Тень и старалась не приближаться к нему. Она скорбела. Она сама назначила себя Верховной хранительницей и целыми днями работала не покладая рук, но ее сердце было разбито. Хёду она не доверяла: его необычность чересчур походила на ее собственную. К тому же на ее мнение о нем могли повлиять подозрения мастера Айво – а быть может, и самого Дагмара.
Хёда растили, чтобы он стал хранителем, и потому он предложил помочь разобрать развалины храма, сохранить все то ценное, что в них удалось бы найти. Он знал названия рун, умел их чертить и оживлять, но Тень не была готова к общению с ним, к его советам, и Хёд не стал настаивать. Он так и не понял, хочет ли, чтобы руны вообще сохранились.
То был парадокс. Восстановить прошлое, не понимая его – не вникая ни в его победы, ни в его поражения, – означало начать все сначала, а не идти вперед. Сейлок мог многому научиться у рун – но всем было бы лучше, если бы рунам больше не поклонялись. Сейлоку были нужны хранители, чтобы сдерживать власть короля, – но, быть может, отныне им следовало хранить не руны, а веру и справедливость.
Принцесса Альба – королева Альба – приняла его с распростертыми объятиями. Почти каждый день она просила его приложить ладони к ее животу, прислушаться к ребенку, что рос у нее внутри.
– Сегодня ты уже можешь сказать, дочь это или сын? – спрашивала она.
– У меня нет опыта в подобных делах, государыня, – всегда отвечал он. – Знаю только, что сердце у ребенка сильное и бьется ритмично… и потому я сказал бы, что это дочь. Сердце дочери… звучит по‐другому.
В утробе Гислы тоже слышалось биение сердца. Двух сердец. И Хёд готов был поспорить, что это мальчики. Братья.
– Мы назовем их Бальдром и Хёдом, – объявила Гисла, и он не сумел ее отговорить.
Он не привык быть настолько счастливым. И, быть может, никогда не привыкнет.
Он все лучше узнавал брата. В Байре не было ничего наносного. О себе он почти не думал. Он был неистов в исполнении своего долга, неистов в любви и кроток во всем остальном. Порой Хёд слышал могучее биение его сердца и вспоминал Банрууда. Сердце прежнего короля звучало так же, как сердце Байра, – то был звук бурливого моря и ветра, что стонет над ним и врывается прямо в пещеру, где вырос он, Хёд. Голоса у них тоже были похожими – в груди словно гремели и пересыпались мелкие камешки. Гисла повторяла, что голос Хёда звучит точно так же. Но сам он не слышал этого.
– Голоса у вас одинаковые. Теперь, когда Байр больше не заикается, это еще заметнее. Как раз поэтому много лет назад я поверила в то, что Арвин говорил правду.
Байра смущала правда о его отце.
– Наш отец был дурным человеком, – сказал он Хёду вскоре после своей коронации, когда изучал земли Сейлока.
Ему нравилось взбираться на крепостную стену и оглядывать лежавшие за нею просторы. А Хёду попросту нравилось быть
