– Кожаные брюки, – тихо и зачарованно сказал поляк Рихард. И этим было все сказано.
Вокруг, казалось, шла обычная терминальная жизнь. Клиенты изучали развешанные по стенам распоряжения, а в это время их декларации, акты и письма с паспортами импортных сделок изучались, мешками отправлялись в Москву, где сортировались, рассеивались, путались, терялись... В отличие от других рабочих дней, накануне 8 марта таможенникам и вовсе было не до клиентов: спрятавшиеся в своих кабинетах и отделах, они поздравляли женщин, как говорят клиенты – «грин-герлз», дарили цветы и подарки.
Но целеустремленный поляк Рихард и сегодня пытается наладить контакт с кем-то из ее коллег. Поляка сильно знобит, и он кашляет, хватаясь за сердце. Но продолжает упрямо совать вытянутые губы в узенькую щель между опущенным пластиком оконца и жалюзи.
– Здравствуйте, пан! – почти стонет Рихард.
– Клиент пошел странный, – слышится мужской голос из-за окошка регистрации грузов. – Разве это клиент? Ногой дверь должен открывать, потому что в руках – по бутылке шампанского!
По таможне летит веселое, звенящее меццо-сопрано:
– Дима Трубников, пройдите на рабочее место.
После короткого поздравления и вручения подарков начальник напомнил лейтенанту Комовой, что нужно отвезти в управление пакет с документами. Не нашлось джентльмена – заменить даму. Но Валя рассудила: завезу бумаги, а на пост не вернусь, – сразу домой.
Клиенты дарили Вале шоколадки, цветы и конфеты. Иногда, правда, значительно реже, премировали. Комова радовалась любому подарку. И обычно она сразу старалась помочь дарителю, кидалась просматривать его документы, искала их, устраивала поверх других, старалась дать им дальнейший ход, но... Ее благодарной энергии, энтузиазма хватало лишь на пятнадцать минут и очень редко – на полчаса. Затем наплывали новые дела, проблемы, и за кипами бумаг она напрочь забывала бедолагу. Эта черта ее характера многим не нравилась, даже коллегам, которые прозрачно намекали ей на это. Но лейтенант Комова с годами выработала подобный стиль поведения, и, возможно, лишь он мог спасти ее от стрессов. Она же не пила ежечасно шампанское, как брокер Дима.
В хлопотливый предпраздничный день лучше все-таки использовать машину клиента: любой из них поможет с радостью, надеясь хоть на день, на час ускорить продвижение своих документов. «Любой из них», – мысленно повторила Валя и решила заглянуть в кафе. Она сразу увидела Степанова, одетого в черный костюм и белую рубашку. Без галстука, и в этой легкой небрежности гарнитуры он только выигрывал в ее глазах. Не консерватор. Ботинки только изношены. Если бы не ботинки, прямо «нью рашен». Степанов медленно пил кофе, занимая сразу три места: на одном стуле сидел, на другом лежала его шляпа и пальто, на третьем – «дипломат». Всем приходящим в кафе таможенникам он подчеркнуто вежливо, почти ласково говорил: «занято».
– Кто отвезет в Москву? – спросила Валя негромко, глядя на Степанова.
– Я! – «гитарист» поднялся со стула. Нона лице его – ни капли радости. Скорее, недоумение. – А гаечный ключ сойдет за скрипичный?
Комоване ответила.
Они идут к его машине. Валя загружает в старые «жигули», на заднее сиденье, сумку с документами и красочные коробки – подарки сослуживцев. Она видит, что Степанов нашел в кармане своего пальто пропуск, по которому он ходил на повторный досмотр груза, и, вместо того, чтобы сдать бумажку охране, смял ее и швырнул в грязь. Валя садится рядом с ним, и они едут. Долго ехали молча, и Валя от молчания всегда словоохотливого клиента почувствовала неудобство и обиду: словно Степанов нарочно решил ее разочаровать.
– Вы скучный сегодня. Уж не превращаетесь ли потихоньку в своего Черного Профессора?
– Легко на сердце от песни веселой! – отвечал Степанов. – От великого жульства. Я придумал способ спасти свой рассудок и, может даже, жизнь. Покидаю поле боя. Позвоню шефу и скажу: «Я спекся».
Валя молчала, игнорируя его треп: куда он сбежит? Если и сбежит, пришлют другого, но за гитары свои будут биться до последнего. Такие уж они, декларанты.
– Расходы запланированы изначально. Даже убытки. – Степанов постарался жестом и взглядом показать, что ничего сверхъестественного в его словах нет. И намек его Валя Комова приняла к сведению.
В управлении Валя быстро освободилась от пакета с документами. Теперь бумаги будут жить в Москве никому неведомой самостоятельной жизнью.
– Я завезу вас домой, – Степанов, конечно, понял, что раз подарки остались в машине, на пост Валя сегодня не вернется.
– Спасибо.
Когда они подъехали к ее девятиэтажке, он поспешно выскочил из машины, помог выйти и внезапно преподнес цветы, белые гвоздики. Это было неожиданно и очень приятно: значит, пока она бегала по инстанциям, он купил цветы, спрятал, прикрыл их на сиденье шляпой и кашне. Валя не столько смутилась, сколько насторожилась. Но Степанов ничего не просил, и ей стало легче:
– Помогите мне все это занести.
Пока поднимался лифт, она с улыбкой поглядывала на него и уже перед самой своей дверью произнесла:
– А я помогу вам только из чувства сострадания.
– Это дорогое чувство, – теперь и Степанов, кажется, озадачился. У него был вид человека, который придумал себе развлекалочку, приключение, а теперь обстоятельства заставляют раскошеливаться.
– Помочь мужчине – женское искушение, – сказала Валя.
Еще в душной, оклеенной пенопленом прихожей, словно невзначай, пользуясь тем, что Валины руки заняты подарками и букетом, он вложил в гвоздики стодолларовую купюру.
– За сострадание и страдания, – он обреченно склонил голову.
– А за профессиональную помощь? – спросила она игриво, наклонив к его лицу букет. И подумала: «Мне незачем скрывать свои достоинства и компетентность. Пусть говорят комплименты и... повышают в звании».
Он положил еще пятьдесят и, кажется, совершенно обалдел от происходящего.
– Проходи в кухню.
Валя заметила, как гость мельком оглядел небольшую кухню со стандартными атрибутами не совсем еще обедневших хозяев: импортная плита, вытяжка, деревянный стол, скамья и стулья с резными лакированными спинками. Из окна – терминал как на ладони, и, по мнению ее бывшего мужа, снайперу лучшей позиции не найти.
– Тебе, Степанов, осталось еще немного подождать, – произнесла Валя, ставя кофейную турку на газ. – И я тебя сделаю. Только не сразу, не сегодня, – она засмеялась.
Гость вежливо улыбнулся.
– Вспомнила! Вчера я сказала эти слова Рихарду. Он как бухнется на колени, худосочный такой, с выпученными глазами – прямо рыбий глаз! И говорит: «Валя, сделайте меня! Умоляю!» Театр, правда?
– У меня яркая желтая папка, – напомнил Степанов с неуместной, по мнению Вали, серьезностью. – Издалека видно.
– Не затеряется, – Валя подает кофе и слышит, как поскрипывает кожа ее брюк. «Надо бы переодеться», – думает Валя. – Люди у нас, как на передовой, сразу открываются. Иногда кажется, не выживут. Дай сама – вместе с ними...
– В жизни всегда много открытий и перемен, – Степанов взял из рук хозяйки чашку ароматного кофе. – Новые приказы, мысли, поляки...
– Наши мужики лучше.
– Вот как? – глядя в ее лицо, гость поставил чашку на стол, поднялся со стула. Обнял Валю и поцеловал в губы. Губы его, еще мгновение назад напряженно сжатые, оказались мягкими, и в ответном поцелуе даже жаркими. Он обнял ее крепче.
Валя не без труда высвободилась из цепких мужских рук и ушла в маленькую комнату. Быстро переоделась в светло-коричневое мохеровое платье. И вдруг без стука вошел Степанов. По его глазам было понятно, что он уже определенно знал, как знала и Валя, – чем все это завершится. «И куда только его жена смотрит», – почему-то подумалось Вале. А то, что он женат, она знала доподлинно: таможенники, как и налоговые инспекторы, все знают о своих клиентах. Подумалось, не выпить ли чего-нибудь покрепче кофе?
– Знаешь, что в жизни самое страшное для женатого мужчины? – спросила Валя, вновь и вновь отталкивая руки Степанова. – Это когда на его белой рубашке остаются мохеровые катышки – от платья. Попробуй разгляди! А жена при стирке непременно обнаружит.
– В метро давка, скажу. – Ты же на машине.
– Напугала, жуть берет, – узкое лицо Степанова расплылось в самодовольной улыбке. Затем он резко притянул Валю к себе, прижал, схватив самым наглым образом ее пониже спины. Ей удалось и в этот раз вырваться из объятий.
– Ты чего? – спросил. Нет.
– Почему? – он искренне удивился.
– А почему, собственно, «почему»? – она почувствовала обиду: что он о себе думает, «гитарист»?
Но Степанов явно мучительно искал ответ на свой вопрос, поэтому повторил его еще несколько раз, похаживая вокруг нее напряженно-мягкой поступью.
– Может, я... – она хотела сказать «мужененавистница», но передумала: слишком глупо.
