С детства ему говорили, что у него слабое сердце, но кто говорил? Отец. А Дэриан в это никогда не верил.
Правда, иногда он и впрямь задыхался. Будто грудь сдавливала чья-то холодная ладонь с растопыренными пальцами.
Но все же физически был в хорошей форме: не сильный, не чрезмерно мускулистый, однако жилистый, с гибкой фигурой и к тому же упрямый и настойчивый. Лучшие музыкальные идеи приходили ему в голову во время долгих прогулок по каменистым подножиям холмов и зимним полям, когда над опущенной головой порывами проносился морозный ветер. Оставив Вандерпоэлскую академию, Дэриан бродяжничал месяцами… годами. На север, на запад, через весь штат Нью-Йорк, потом, по кругу огибая Великие озера, к южной их оконечности; сколько мест службы он за это время сменил — посыльный в «Вестерн юнион», помощник наборщика, рабочий холодильного цеха, даже мальчик на побегушках в пансионате городка Оксард, штат Огайо, где снимал комнату за семь долларов в неделю. Был он и бродячим учителем музыки, главным образом давал уроки нотной грамоты и игры на рояле и органе; дирижером хора в пресвитерианской церкви в городке Флинт, штат Индиана; пробовал настраивать рояли. На Запад ехал автостопом; немало рисковал, путешествуя в товарных вагонах в компаниях бездомных, порой совершенно отчаявшихся людей. В Нидхэме, Миннесота, задержался почти на год, работал на почте, жил в дешевых номерах неподалеку от депо, а свободное время тратил главным образом на посещение концертов организованного полковником Харрисом нидхэмского оркестра «Серебряные корнеты»; услышав однажды летним вечером на городской лужайке, как играют эти шестнадцать мужчин, он был буквально потрясен. Что это за музыка? Кто меня зовет? Вернувшись на Восток, он на какое-то время подпал под влияние (зная, что влияние это зловредное) Арнольда Шёнберга, чьи «Пять пьес для оркестра» проникли ему глубоко в душу. Очистился он — или, во всяком случае, считал, что очистился, — лишь услышав оркестр полковника Харриса. Можно ли влюбиться в оркестр? В музыку? В звук? Этот оркестр духовых инструментов состоял из людей в возрасте от 21 до 81 года, игравших с гигантской энергией и энтузиазмом на таких инструментах, как корнет, альт, тенор, баритон, труба, большой барабан, малый военный барабан, тромбон и большой сузафон. Дэриану не хватало дыхания, да и подготовки, чтобы играть на духовых, но полковник предложил ему малый барабан, на котором он и выбивал дроби, маршируя вместе с оркестром, сначала робко, потом все смелее и смелее.
— Не бойся производить шум, сынок, — учил полковник, — чтобы заставить людей слушать хорошую музыку, надо сначала завладеть их вниманием.
Отважный оркестрик выходил на улицы в любой момент, когда его желали слушать, а может, и чаще. В Нидхэме, городке, в музыкальных амбициях не замеченном, он сделался главной достопримечательностью, легендой. Разумеется, заводилой оркестра и его душой был полковник — давно вышедший в отставку ветеран армии Соединенных Штатов: следовало либо беспрекословно подчиняться полету его воображения, либо немедленно расставаться с оркестром «Серебряные корнеты». В репертуаре оркестра были военные марши, квикстепы, польки, шотландки, национальный гимн, военный гимн республики… «Все спокойно на Потомаке…», «Старый палаточный городок…», собственные вариации полковника на темы «Отвези меня назад, в старушку Виргинию…», «А оркестр все играет…», «Заноза в сердце…», даже популярные оперные арии. Маршируя вместе с другими и стуча по барабану до боли в руках, Дэриан испытывал подъем, дотоле ему неведомый, — оказывалось, что играть можно и на открытом воздухе; оказывалось, что музыку можно встречать громкими, от души идущими аплодисментами, одобрительным свистом, выкриками… и что ее с удовольствием слушают мужчины, женщины и дети, которых калачом не заманишь на «серьезную» музыку. А главное — музыка шагает сквозь время и пространство: ты не сидишь, даже не стоишь, ты маршируешь.
Но не потому ли еще так привязался Дэриан к оркестру и к удивительной личности полковника Харриса (мужчины с красным от выпивки лицом и опущенными, пожелтевшими от табака кончиками усов, человека, который то излучал необыкновенную живость, то был торжественно-внушителен, то со всеми мил, то неприветлив), что он представлял собой разновидность, только не жесткую, а благожелательную, Абрахама Лихта? Отца — не-Отца.
В конце концов Дэриан все же уехал из Нидхэма, штат Миннесота. Ибо даже счастье приедается; даже счастье не есть цель поиска.
V
— Но ведь ты счастлив? Выглядишь счастливым, — говорит Миллисент, разбавляя свой медовый голос некоторой долей укоризны. — Ты не изменился, — с улыбкой льстит она ему, — почти не изменился.
— Ну что за ерунда, — смеется Дэриан.
— Что — ерунда? Что ты счастлив?
— Что не изменился.
— …В то время как я изменилась так сильно, ты это хотел сказать? — весело подхватывает Миллисент.
Перегнувшись через чайный столик, она постукивает по его ладони своими тщательно отполированными ногтями. С тех пор как она впервые сняла перчатки, Дэриана вот уже в который раз ослепляет блеск ее колец.
Неужели эта красивая тридцатилетняя женщина в серебристой шляпке-колоколе, со слегка подкрашенными губами, пронзительно-голубыми глазами, которыми она так и буравит его, приводя в смущение, — действительно его сестра Милли, которую он когда-то обожал?
С дразнящей улыбкой Милли снова спрашивает, изменилась ли она.
— Надеюсь, к лучшему? — Ресницы у нее подрагивают, точно она борется со слезами.
(Милли уже и поплакала под встревоженным взглядом мужа в первый момент их встречи в меблирашке, которую снимал Дэриан. Скрывая волнение, он ласково, хоть и с некоторым отчуждением, обнял свою благоухающую духами сестру и подумал: Что нам теперь друг от друга нужно и что можем мы друг другу дать?)
Теперь, когда Миллисент так, судя по всему, удачно вышла замуж и переехала в Ричмонд, Виргиния, выглядит она, как и предупреждала Эстер, настоящей южанкой из хорошей семьи, получившей аристократическое воспитание; она так уверена в своем мнимом происхождении и нынешнем общественном положении, что может даже позволить себе легкую долю самоиронии, такой же, какую Дэриан замечал в своих вандерпоэлских однокашниках, происходящих их самых почтенных старых семей (не важно, что, как стало известно Дэриану, муж Милли, Уоррен, родом вовсе не из Виргинии, а из северной части штата Нью-Йорк). Непринужденно болтая, перемежая чай сигаретой (курит «омар» — турецкий табак), Милли, даже спрашивая Дэриана о его делах, остается погруженной в себя, несколько настороженной, что, как надеется Дэриан, пройдет, когда они останутся наедине. С некоторой грустью она снова спрашивает, счастлив ли брат, ведь он живет так далеко от дома, среди незнакомых людей; Дэриан раздраженно отвечает:
— А почему бы мне, собственно, не быть счастливым? Я больше не ребенок — мне как-никак двадцать один год. И разве мы, Лихты, не чувствуем себя лучше всего в кругу незнакомцев?
Миллисент внимательно смотрит на него и ничего не отвечает; потушив сигарету, тянется к расшитой бисером сумке, чтобы достать новую.
На величавом фоне пальмовых листьев, черного в прожилках мрамора и зеркал во всю стену ослепительная красота миссис Уоррен Стерлинг производит несколько театральное впечатление. На ней модное шерстяное платье из алого джерси с заниженной талией; серебристая шляпка-колокол, плотно облегающая голову, даже немного сжимающая ее и придающая Милли невинный и слегка беспомощный вид. В отличие от великолепной старшей сестры Дэриан в своих мешковатых куртке и брюках, в рубашке без галстука, с расстегнутым воротом, выглядит — и знает это — весьма затрапезно. В то время как Милли, то есть миссис Миллисент Стерлинг, судя по виду, чувствует себя в изящном баре отеля «Ритц-Карлтон» совершенно как дома (хотя, как и Дэриан, она здесь впервые), ему не по себе, он ощущает себя бездомным бродягой, очутившимся в неподобающем ему месте. Он съел слишком много крохотных сандвичей без корочки, запивая их английским чаем с блюдца.
— И все же мы с тобой, Милли, брат и сестра, — загадочно бросает он, — то есть, я хочу сказать, у нас один отец. Или был один отец.
Милли удивленно смотрит на него:
— Как это понимать? К чему это ты?
Дэриан пожимает плечами. Он и сам не знает, к чему.
Милли делает вид, что все в порядке, что встреча с младшим братом протекает весело и радостно, как положено в мелодраме; то есть поначалу ощущается некоторая настороженность, но все кончится хорошо. Освоившись в роли преуспевающей старшей сестры и любимой мужем, излучающей жизненную энергию женщины, она забрасывает Дэриана вопросами до тех пор, пока тот не начинает заползать в свою привычную скорлупу. Почему он порвал с отцом? Каким образом попал в консерваторию Новой Англии? «Тетка Уоррена говорит, что это очень престижное место». Был ли в Мюркирке? Не скучает ли по Мюркирку? Что думает о медицинской карьере Эстер? Надеется ли прожить музыкой — преподаванием, исполнением, сочинением? И, наконец, словно обессилев, задумчиво говорит:
