К счастью, обошлось…
Я смотрел на купола близкого Троицкого собора и с удовольствием думал, что, подобно маме, тоже сумел вступиться за этот собор. В начале «перестройки», когда начали бурно и бестолково расцветать «культурные преобразования», какие-то излишне ретивые деятели возымели идею установить в главном храме монастыря орган. В православном соборе, где ни традиции, ни акустика, ни здравый смысл никакого органа не допускали! Костя Тихомиров позвонил тогда мне, прислал всякие письма и материалы с протестами. Я переправил все это в «Литературную Россию», написал туда же сам. Слава Богу, помогло. И теперь я смотрел на башни собора с ощущением хотя и маленькой, но все-таки заслуги…
Дома у меня долго хранился альбом, где среди рисунков была и панорама этого монастыря. Я рисовал ее весной пятьдесят пятого года, устроившись на бревнах, на левом берегу, выше деревянного моста. Потом я показал эту картинку своему учителю, художнику Александру Павловичу Митинскому (мои друзья и я помогали ему тогда оформлять персональную выставку в Областном музее).
Александр Павлович снисходительно посоветовал:
— Ты старайся, голубчик. Из тебя может выйти толк…
Здесь, однако, я должен признаться, что меня грызет совесть. Не из-за того, что «толка» (в художественном плане) из меня не вышло. Из-за недавней вины перед Александром Павловичем. В конце сентября мне позвонили из Тюмени, сказали, что к столетнему юбилею художника готовится выпуск его альбома. И попросили посодействовать, написать в какие-то инстанции, чтобы для выхода альбома не было препятствий… Злым силам надо было сделать так, чтобы именно в эти дни против меня сошлось все плохое — и обстоятельства, и хвори. Состояние было такое, при котором, как говорится «свет не светится». Я лежал с зажатым сердцем и не мог думать ни о чем, кроме тех самых «обстоятельств» и боли. Я попросил отсрочки до первого октября (надеялся выкарабкаться). Мне сказали: «что ж, ладно, только можно уже не успеть…» К вечеру я все же поднялся и начал сочинять письмо. И вдруг понял, что не помню: кто мне звонил, и куда надо писать. А звонков больше не было…
Я знаю, что Александр Павлович по своей неизменной доброте простил бы меня. Но сам себя простить не могу. И понимаю, что теперь на все репродукции художника Митинского в тюменских альбомах буду смотреть с ощущением непоправимой вины…
Да, несмотря на предсказание учителя, художником я не стал… А кем стал? Многие годы, уже с членским билетом Союза писателей в кармане, я стеснялся отвечать на вопросы о профессии: «Я — писатель». Казалось, в этом есть несусветная похвальба… Но в конце концов привык. Куда деваться-то? Никакой другой профессией в полной мере я не овладел. Писание книг стало единственной «официальной» работой, которой я занимаюсь уже почти полвека. Кстати, приходится сочинять и предисловия…
Писать всякие вступления и разъяснения к своим книгам (как отдельным изданиям, так и собраниям сочинений) всегда было для меня тяжкой обузой. «О чем рассказывать, что комментировать?» — со страданием в душе спрашивал я себя. В самом деле! Все, что я хотел сказать в своих рассказах, повестях и романах, я сказал, и никакие добавления и разжевывания ничего не дадут читателям. Пусть они (читатели то есть) ищут ответы на вопросы, если таковые появятся, в самих книгах. Рассказывать о секретах писательской работы? Я и сам в них не могу до сих пор как следует разобраться. Здесь все, как говорится, «на подсознании». Отвечать на вечные вопросы вроде такого: «Вы то, что описываете, придумываете из головы или берете из жизни»? Но я порой и сам не знаю, не могу отличить выдумку от реальности. В общем-то всё (в том числе фантастика и сказки) — «из жизни», если даже персонажи и обстоятельства — «из головы». К тому же, вести такие разговоры можно, только касаясь какой-то конкретной вещи, потому что каждая пишется по-своему, не так, как другие. Но у меня их к нынешнему времени набралось около тридцати пяти томов, а всякие рассуждения о них составили бы, пожалуй, еще столько же. Нельзя же так мучить читателей (и себя заодно)!
Очередной раз поведать свою биографию? Но и о ней читатель может узнать из разных повестей — вроде «Шестой Бастионной» и «Золотого колечка на границе тьмы». А то, что в этих книгах есть небольшая доля фантазии — ну так какая беда? Я теперь уже не всегда помню, что было со мной на самом деле, а что придумано. На мой взгляд, это не так уж важно. По крайней мере, для писателя…
Но при издании сборника сочинений существуют определенные правила. Хочешь, не хочешь, а пиши авторское вступление. И я решил пойти самым легким путем. Взять основную часть своего предисловия к первому своему Собранию и поместить сюда. А что такого? Хотя предисловие это написано полтора десятка лет назад, я все равно остался тем, кем был. Почти. И мои взгляды на жизнь и на литературу не изменились. Ну, добавилось седины, прибавилось книг, многое переменилось вокруг, но все же то, что я писал во вступительной статье тогда, вполне применимо и к нынешним дням. Поэтому я решительно изымаю ряд абзацев из тома, напечатанного в Екатеринбурге, в издательстве «91» в 1992 году и храбро (хотя и с некоторой редактурой) помещаю в этот текст.
«Раз уж взялся писать предисловие к собственным сочинениям, надо соблюдать некоторые традиции. Обычно авторам полагается рассказывать о себе. Здесь большого труда не требуется, биография моя проста. Родился в 1938 году, в Тюмени, в семье педагогов. Закончил в своем родном городе школу. По причине ранней склонности к сочинительству с детства подумывал ступить на литературную стезю. Были, правда, и другие планы. Романтические: поступить в морское училище. И более «земные»: пойти по стопам родителей, в педагогический институт. Романтические провалились из-за придирчивости врачей, земные — из-за неувязки с приемом документов. Сама судьба властной и прихотливой рукой направила меня на журфак Уральского университета и способствовала тому, что я, при своем троечном аттестате, сдал все приемные экзамены на «отлично»…
В университете бросил писать стихи и начал писать рассказы. Для рассказов, естественно, необходим жизненный материал, а никакого материала, кроме собственного детства, у семнадцатилетнего первокурсника быть не могло. Отсюда все и пошло… Моя дипломная работа состояла в основном из рассказов о детях. Она же стала основой первой книжки, которая появилась на свет в Свердловске в 1962 году…
Еще до получения диплома я стал работать в газете «Вечерний Свердловск», потом в журнале «Уральский следопыт», а через четыре года, уже будучи членом Союза писателей, ушел «на творческие хлеба». С тех пор сижу за своим письменным столом и пишу. Как видите, все очень просто…
В биографических справках разных писателей можно встретить примерно такие слова: «Прежде, чем выпустить свою первую книгу, он работал кочегаром, геологом, буровиком, плавал на рыболовном сейнере, служил ночным сторожем…» и т. д. Я не ходил в экспедиции, не бурил скважины, не ловил рыбу и не сторожил. Сидел и писал. Пришлось, конечно, и поездить, посмотреть на белый свет, были и кое-какие приключения, но в общем — ничего выходящего за рамки. Кроме одного. Видимо, «сыграла наследственная педагогическая струнка», и в шестьдесят первом году я начал организовывать ребячий отряд. «Каравеллу». Именно это дело позволило мне хоть в какой-то степени объединить в своей жизни мечты о писательстве, об учительстве и о парусах. Ибо «Каравелла» через несколько лет стала парусной флотилией. А еще — главной причиной того, что я так и не вернулся в Тюмень, хотя в начале шестидесятых были такие планы. Нельзя было бросить ребят, которых сам приручил и объединил в крепкие экипажи, научил любить паруса…
Я не раз читал о себе розово-слюнявые рассуждения, что «этот пионерский автор создал вокруг себя детский коллектив, чтобы черпать там материал для своих книжек». Ну уж, дудки, граждане-товарищи литературоведы! Если вы считаете, что это наиболее удобный способ добывать темы и сюжеты, попробуйте сами! По-моему, есть способы и попроще, без всяких отрядов. И если я три с лишним десятка лет вкалывал в «Каравелле», жертвуя временем, заграничными поездками, нервами, лаясь с чиновниками всяких рангов (ибо традиционно мешали работать и обвиняли во всем, что только можно придумать), выматываясь и забрасывая рукописи, то не ради будущих книжек, а ради самих ребят. Потому что общение с ними — само по себе радость. И потому, что хотелось хотя бы для нескольких десятков мальчишек и девчонок сделать жизнь интереснее, веселее, дружнее, умнее, чем была вокруг.
Впрочем, нельзя сказать, что, как литератору, мне это не приносило пользы. Когда вертишься среди ребят ежедневно, жизнь их знаешь не понаслышке. Но многому надо было научиться. Защищать пацанов от неправедного гнева школьных наставников; успокаивать малышей, заскучавших по дому в дальней поездке или походе; бинтовать ребячьи порезы и ссадины; по глазам угадывать, что у Петьки или Наташки опять нелады в семье; утешать познавших измену в первой любви; превращать галдящую толпу в дружные команды парусной флотилии; убеждать, что нельзя хвастаться силой и обижать тех, кто слабее…
