соприкасаясь с жизнью обычного человека. Человека, который всегда видит не политиков, а политика. Не властелинов, а властелина. Одного во всех. Борисов и вывел такого — увеличительно, метафорически — в своем Гудионове».
Осенью 1993 года группа творческих работников отправилась в Тольятти. Выступали перед тольяттинцами. Были, в частности, балерина Нина Ананиашвили, Вадим Абдрашитов, Олег Борисов…
— Проанализируйте, пожалуйста, — обратились на одной из встреч со зрителями к Борисову, — состояние современного искусства.
— Безвкусье, — ответил он, — тяга к ремейкам, то есть неспособность создать свое. Равнодушие, одурманенность публики. Лозунг «Лопай, что дают!» всех устраивает. Стоим в очередях за гамбургерами: чистенько и смертельно для живота… Что вы спросили?
— Состояние современного искусства…
— Простите… Какое современное искусство? Его нет и в помине. Ни состояния, ни современного, ни искусства. Я же говорю: ремейки, повторы… Происходит патологический крен от профессионализма к халтуре. Чудовищное смещение от настоящего к суррогату. Жуем пережеванное. Можно фиксировать смерть мозга и смерть духа одновременно. Пушкин нужен литературе, новый Александр Сергеич!.. Он же не будет африканские сериалы писать, с диктофоном к вам в зубы лезть. Ван Гог новый, который хрусталик всем поменяет. В музыке кто? Бетховен, наверное, или Бах… нужно все звуки, что нас окружают, в клозет слить, небо очистить. Бога на небо вернуть. Санитарная обработка души требуется. Если вся Россия в молитве встанет: «Дайте нам Пушкина, верните!» — то Бог услышит. И даст, и вернет. И мы сразу отправим его в ссылку или под пулю — так уж мы Богом устроены…
Стоит заметить, продолжая мысль Олега Борисова, что в новейшие времена «цивилизация» хлынула в Россию бурным потоком, и, как выразился Вадим Абдрашитов, «культуру уже захлестывает».
«И вдруг там, по телевизору, — рассказал мне о тольяттинской поездке Абдрашитов, — мы видим, что в Москве происходит черт знает что, нечто невообразимое — попытка переворота. Началась паника. И в группе нашей. Да и вообще — в Тольятти. Мы в гостинице. Ходим из номера в номер. Гражданская война, что ли, начинается? Олег сказал: „Видишь? Это же Гудионов доигрался“…»
Совпадение, разумеется, но тогда, в августе 1991-го, на радио прошел эфир «Бесов» в исполнении Борисова. Записывали год. А в августе они, бесы, возьми да и появись в Москве…
Нельзя, полагаю, не согласиться с суждением о том, что «Слуга» — несомненный, как отметил киновед Ян Левченко, «звездный час актера». Для самораскрытия Борисова на экране этот фильм значит не меньше, чем «Кроткая» значила в его театральной судьбе.
Если каждодневные события заметно опережали сюжет мхатовской «Серебряной свадьбы» и превращали спектакль в «остывший суп», то к «Слуге», несмотря на то, что во времена появления фильма на экранах вовсю раскрывалась тема Власти, это не относится. Шедевральность «Слуги» в пророческом характере ленты.
Глава двадцать вторая
Человек с прямой спиной
Не стоит, полагаю, придумывать, основываясь на умозрительных заключениях, для Борисова сценарий, в котором узловыми моментами его ленинградского периода жизни и творчества предлагают считать (в частности, Елена Горфункель в статье «Не тот парад на лице») обиды, предательства и глухоту и неприязнь к реальностям, как к театральным, так и к кинематографическим. К проявлениям предательства Олег Иванович привык. С трудом, но — привык. Распределение после окончания Школы-студии МХАТа и коллективное «ату его!» в Театре им. Леси Украинки Борисова закалили. Андрей Караулов, говоря о киевском периоде Олега Ивановича, утверждал, правда, — в 1992 (!) году, — что «Борисов весь соткан из старых обид — до сих пор». О «справедливой обиде» Борисова на среду театральную и околотеатральную, особенно в начале его творческой жизни, о «злой обиде» на пренебрежение к его возможностям и скрытым резервам его дарования говорил и Михаил Козаков.
Но на обиженных — Олег Иванович не раз это повторял — воду возят («а на добрых сами катаются» — продолжение поговорки, в которой поначалу вместо «на обиженных» было «на сердитых»). «Разве, — задавался вопросом, — правильно говорить: он и курицы не обидит? Во-первых, никогда не видел обиженной курицы, а во-вторых, обиды (или, как говорила моя бабуся, набиды) — это не самое хорошее наше свойство. Лучше не обижаться, а прощать, или уходить (это мой путь). Но это понимаешь с годами…» Неприязнь к реальности? У каждого человека, наверное, она возникает время от времени — все зависит от событий и созданного ими настроения. «Обидчивым в театре, — говорил Давид Боровский, — делать нечего. Здесь обижают каждый день».
«Узлами» Олега Ивановича, если вспоминать о Ленинграде с «мучительным», как его называл Борисов, периодом в БДТ, стали, безусловно, «Король Генрих IV», «Три мешка сорной пшеницы», «Дачники», «Тихий Дон» и несомненная вершина творчества Борисова — «Кроткая». Это то, что касается театра. И не вина Олега Ивановича в том, что «узлов» и вершин у него в БДТ больше не было. В силу, прежде всего, того, что пути к этим «узлам» и вершинам ему перекрывали, скажем помягче, обстоятельства, вызванные такими чувствами, как зависть и ревность, весьма характерными для жесткой, а порой и жестокой театральной действительности.
И в кинематографе в эти годы были сыграны запомнившиеся роли в таких фильмах, как «Рабочий поселок», «Проверка на дорогах», «Крах инженера Гарина», «Женитьба», «Подросток» и «Остановился поезд» — первая лента из трех шедевров, рожденных плодотворным творческим сотрудничеством Олега Борисова, привнесшего в эти шедевры «космос своей личности», с режиссером Вадимом Абдрашитовым и сценаристом Александром Миндадзе, и считавшего эти фильмы лучшими в своей творческой жизни.
Борисов говорил, что лишь несколько режиссеров оставили заметный след в его жизни. Абдрашитов, который, подобно большому шахматисту, видит на несколько ходов вперед, — из их числа. Олег Иванович называл «роскошью», не так уж часто встречающейся, когда «душа открыта навстречу режиссеру, когда ты не споришь с ним, а пытаешься его понять и выполнить то, что он требует». «С первых же съемочных дней, — вспоминал Борисов об Абдрашитове, — я понял, что это „мой“ режиссер».
Артистом он был театральным. Он и сам так считал, объясняя тем, что в театре есть возможность создавать образ «сегодня, сейчас, от начала до конца на глазах у зрителей». Светлана Крючкова, постоянно у Борисова учившаяся, часто смотревшая из-за кулис, как он работает («Я имела счастье быть его партнершей»), считает, что ни одна киноработа не передает масштаба его дарования, о который, по словам Александра Свободина, «с ходу расшибаешь лоб», потому что все-таки экран что-то вуалирует. «Этакая вуаль, некий флер, — говорит Крючкова. — В театре была его сила». Пристальное наблюдение за игрой коллеги — несомненное свидетельство высокого уровня артиста. Дамир Исмагилов, лучший отечественный художник по свету, рассказывал, что когда играли старые мастера МХАТа, то в кулисах собирались незанятые актеры и
