type="note">[987]. Известно очень много недостатков этой этики в ходе крестовых походов, первый из которых заключался в том, что Ричард уничтожал сдавшиеся гарнизоны, несмотря на данное слово. Сам Саладин не строил иллюзий по этому поводу: во время мирных переговоров с Ричардом, он, доверившись своему окружению, сказал, что нарушения договора христианами не заставят себя ждать, и письмо, написанное некоторое время спустя после подписания договора между Саладином и Ричардом, описывает западных европейцев как бесчестных, так как вероломство является главной чертой их характера47[988]. Но здесь речь идет об отношениях между западноевропейцами и «врагами веры», и все христиане не разделяли справедливость Людовика Святого. К большому удивлению его окружения, тот потребовал, чтобы сарацинам вернули десять тысяч ливров (из двухсот тысяч), которые удалось ловко удержать во время выплаты его выкупа48[989].
Иордан свидетельствует в своей рифмованной хронике, написанной в конце XII века, о почти единодушном принятии этой стороны морали рыцарства. Он упоминает храбрость одного смелого рыцаря по имени Гийом де Мортимер, который во время сражения атаковал многих противников, в том числе и рыцаря по имени Бернард де Балиоль, сброшенного им наземь с лошади. Гийом сразу же сделал его пленником «на слово». Автор уточняет: «Вот так поступают с рыцарем», показывая, что таким вот был обычай его эпохи, ставший отныне характерным для нравов рыцарства49[990].
Можно сравнить, как было сказано выше, это «слово чести» с мирской клятвой. Оно имеет противоречивый характер, но, так же как и в клятве, необходимо тщательно соблюдать все формальние аспекты и нюансы сказанного слова. По этому поводу можно сравнить поведение Ричарда Львиное Сердце с поведением королевы в романе «Тристан и Изольда». Обвиненная завистниками при дворе короля Марка, ее мужа, в интимных отношениях с Тристаном, королева считает себя обязанной произнести привселюдно, поклявшись на святых реликвиях, торжественную клятву. Король и его двор собрались, чтобы послушать ее на лугу возле реки. Изольда, прежде чем произнести клятву, приказала передать Тристану, чтобы он находился напротив этого места на другом берегу реки, переодевшись в прокаженного. Наконец, она сама приходит на этот берег и открыто просит крепкого «прокаженного», своего любовника, перенести ее на другой берег реки, чтобы присоединиться к придворным и не намочить полы платья. Он переносит ее на шее на другой берег, где уже собрались все. Там, Изольда оправдывается бесстыдно двусмысленной клятвой, которую Господь может только поддержать:
«Господа, Господь пришел мне на помощь! Я вижу здесь святые реликвии. Послушайте , клятву, которой я поклянусь, чтобы вернуть уверенность королю Марку. Господом, святым Вратарем, всем святым, что здесь есть, этими реликвиями, и теми, которых здесь нет, и всём, что есть в мире, я клянусь, что ни один мужчина не был у меня между ног, если не считать этого прокаженного, который был моим вьючным животным и перенес меня сюда, и моего мужа, короля Марка. Я исключаю только этих двух мужчин из моей клятвы, и никого больше. Что же касается этих двух, прокаженного и короля Марка, моего мужа, я не могу отрицать этого факта. Да, я держала этого прокаженного между ног... Если кто-то хочет, чтобы я предоставила другие доказательства, я подчинюсь сразу же»50[991].
Эта сжатая клятва Изольды поражает и убеждает весь двор. Ведь она обязалась торжественно перед Богом, поклявшись на святых реликвиях, воплощающих Бога, понести кару, если произнесет ложную клятву. Изольда не боялась Божьего наказания: ее слова во всех отношениях соответствовали правде. В наших глазах это не является идеальной ложью и полным обманом, но они помогают обмануть только «злых», всячески стремящихся уничтожить героев. При помощи этой хитрости поэт общается со своей публикой, преданной делу о любовниках, устанавливая посредством этой двусмысленной клятвы, тайный сговор между Богом и Изольдой, на котором присутствовала приглашенная публика.
Не достигнув этой вершины двуличности, Ричард по-своему сдерживает слово, данное императору Кипра в мае 1191 года. Побежденный королем, Исаак Комнин вынужден сдаться и попросить о пощаде: он попросил, чтобы его не унижали, держа в кандалах. Ричард уступил этой просьбе, не отказываясь совсем от своей мести: он приказал заковать его в цепи из драгоценных металлов51[992]. Матвей Парижский, еще больше входя в азарт, подчеркивает, что Ричард таким образом сдержал слово:
«Исаак договорился с королем, что его не закуют в железные кандалы: король, верный своему слову, приказал заковать его в серебряные кандалы и запереть в замке неподалеку от Триполи»52[993].
Амбруаз со своей стороны подчеркивает юмористическую сторону королевского ответа:
«Прежде чем сдаться, Исаак попросил короля сжалиться над ним, пообещав все отдать в его расположение, ничего не оставив себе, ни земли, ни замок, ни дом, просил его лишь о том, чтобы он сделал ему милость и не заковывал его ни в кандалы, ни в оковы: и король, чтобы люди не кричали, заковал его лишь в серебряные цепи»53[994].
Гийом де Нефбург еще больше акцентирует внимание на этом аспекте. Согласно ему, Исаак Комнин, взятый в плен Ричардом, сказал ему, что он не выживет в плену: он умрет, если его закуют в кандалы. На что король ответил:
«Он хорошо сказал, так как он принадлежит к дворянскому сословию, и мы не желаем его смерти; пусть он живет в серебряных цепях»54[995].
Ричард де Девиз лаконично пересказывает историю с уже британским юмором:
«Исаак пообещал сдаться при условии, что не будет закован в железные кандалы. Король уступил его просьбам и заковал его в серебряные цепи»55[996].
Думал ли Ричард в этот момент о двусмысленной клятве Изольды перед придворными короля Марка? Возможно, так как роман «Тристан и Изольда» был очень известным и популярным на землях Плантагенетов в его эпоху. Эпизод свидетельствует об общем мировоззрении в этой второй половине XII века. Само мировоззрение двусмысленно. Мы, конечно, можем его интерпретировать, с большим количеством комментариев, как отражение чисто формалистской концепции ритуальности клятвы, как уже было сказано выше. Тем не менее, возможно, что к этой концепции присоединяется элемент иронии, дерзости, подозрение в непочтительности, короче говоря, фермент подрывного светского характера.
Впрочем, Ричард не всегда был верен данному слову, если верить
