Успокойся.
Она услышала это слово, сказанное чьим-то голосом, но голос этот не мог принадлежать никому из тех, кто был в комнате. Она подумала, что это, должно быть, Ланетта, только она умеет так сказать – сквозь время, сквозь покой.
Потому что Энджи сидит на полу рядом с носилками, ноги согнуты в коленях неподвижно, как у статуи, руки обнимают тело мертвого парня.
Лампы тускнеют – это Джентри со Сликом нашли нужный контакт, а Моне чудится, что она услышала, как лицо на мониторе охнуло. Но сама она уже движется, идет к Энджи, видя (внезапно и с такой ясностью, что даже больно) тонкую струйку крови, вытекающую из ее левого уха.
Но даже тогда покой не оставляет Мону, хотя она и начинает уже чувствовать жжение где-то в глубине горла и вспоминает вдруг слова Ланетты: не смей, мол, эту дрянь просто нюхать, она проест в тебе дырки.
А спина у Молли – прямая, руки вытянуты… За дверь и куда-то вниз, и не к этому серому ящику, а к пистолету, этой маленькой штучке – Моне слышно, как она делает «чик-чик-чик», а потом слышатся три взрыва где-то далеко внизу, – и там, должно быть, сверкают три голубые вспышки. Но руки Моны уже обнимают Энджи, запястья щекочет испачканный кровью мех. Она заглядывает в пустые глаза, где затухает свет. Дальняя дорога, самый далекий путь.
– Эй, – зовет Мона, но никто ее не слышит, только Энджи, но и Энджи уже не слышит, уронив голову на труп в спальном мешке, – эй…
Мона поднимает глаза – как раз вовремя, чтобы ухватить взглядом последнюю картинку на экране и увидеть, как та угасает.
А после этого очень долго ничто уже не имело значения. Не так, как в беззаботности покоя или на овердрайве от кристаллов, и это вовсе не походило на обычную ломку, скорее – на чувство, когда все осталось далеко в прошлом, так, наверное, чувствуют себя духи.
Она стояла в дверях между Молли и Сликом и смотрела вниз. В тусклом свечении больших старых ламп было видно, как, дергаясь, мечется по грязному бетонному полу железный паук. У паука были большие искривленные ножи, которые щелкали и поскрипывали при каждом его движении, но больше там не двигался никто, а робот все копошился, как сломанная игрушка, туда-сюда перед искореженными остатками тех мостков, по которым когда-то давно она пробиралась вместе с Энджи и Черри.
Черри наконец смогла подняться на ноги – бледная, с обмякшим лицом – и сорвала с шеи дерм.
– С-сильн’й м’шечный релакс-сант, – с трудом выдавила она.
И Мона почувствовала себя худо, вдруг поняв, что опять наделала глупостей, думая, что пытается помочь. Но с магиком всегда так, и почему она не может остановиться?
Потому что ты подсела, идиотка, услышала она слова Ланетты, но думать об этом ей не хотелось.
И вот они все просто стояли и смотрели вниз на железного паука, продолжавшего метаться по бетонному полу, окончательно разряжая аккумуляторы. Все, кроме Джентри, который отвинчивал болты, крепившие серый ящик к раме над носилками, переступая своими черными ботинками рядом с рыжей шубой Энджи.
– Слышите? – сказала Молли. – Это вертолет. Большой вертолет.
Она была последней в очереди на спуск, если не считать Джентри, который просто сказал, что никуда не пойдет, что ему плевать, что он остается.
Трос был толстый и грязный, с завязанными на нем узлами, чтобы за них цепляться, – это напомнило Моне качели из ее далекого-далекого детства. Слик и Молли спустили сначала серый ящик. Они опустили его на платформу, где металлические лестницы остались неповрежденными. Потом Молли ловко, как белка, соскользнула вниз – будто вообще не касаясь каната – и крепко привязала конец к перилам. Слик спускался медленно, потому что на плече у него висела Черри, которая была еще слишком расслаблена, чтобы одолеть спуск сама. Мона все еще чувствовала себя виноватой и подумала, не поэтому ли они решили оставить ее наверху.
Впрочем, решение приняла Молли, еще когда стояла у высокого окна, глядя на то, как из длинного черного вертолета выскакивают и рассыпаются по снегу люди.
– Посмотрите-ка, – сказала она. – Они уже знают. Пришли подобрать остатки. Это «Сенснет». А я сваливаю.
Черри пробормотала, что они тоже уходят, она и Слик. А Слик пожал плечами, потом ухмыльнулся и обнял ее за плечи.
– А что будет со мной?
Молли посмотрела на нее. Или казалось, что посмотрела. Ничего не поймешь с этими зеркалами. На долю секунды над нижней губой мелькнули белые зубы. Потом она сказала:
– Мой тебе совет – оставайся. Пусть они сами разбираются. Ты же, в сущности, ни в чем не виновата. Все это была не твоя идея. Думаю, они предложат тебе какую-нибудь компенсацию. Во всяком случае, попытаются. Да, ты остаешься.
Мона не нашла в этих словах ни крупицы смысла, но сейчас она чувствовала себя совсем дохлой, начиналась ломка, и у нее уже не было сил спорить.
А потом они просто ушли, спустились по тросу и исчезли. Вот и все, вот так люди уходят, и ты их никогда больше не увидишь. Мона оглянулась назад в комнату и увидела, что Джентри ходит перед своими полками, водя пальцем по корешкам книг, будто ищет какую-то конкретную. Носилки он прикрыл одеялом.
Поэтому она просто ушла, и ей уже никогда не узнать, нашел Джентри ту книгу или нет. Она кое-как сползла по канату, и это было совсем не просто, не так, как у Молли и Слика. Особенно при ее состоянии, поскольку Моне казалось, что она вот-вот вырубится, и руки-ноги, похоже, не слишком хорошо ее слушались, и нужно было прилагать неимоверные усилия, чтобы заставить их работать, а еще нос и горло совсем заложило… Так что того черного она заметила, только когда спустилась.
Черный человек стоял рядом с тем местом, где раньше суетился паук – теперь тот не шевелился. Когда ее туфли заскрежетали по стальной платформе, черный поднял глаза. И в лице его было что-то настолько печальное, когда он ее увидел… Выражение, мелькнув, пропало, и он стал медленно подниматься по металлическим ступенькам. Когда он подошел ближе, Мона усомнилась, а настоящий ли это негр. Ладно бы цвет кожи – по цвету он определенно был негр, – но что-то в форме голого черепа, в чертах угловатого лица, не совсем таких, какие она привыкла видеть у негров… Он был высоким, очень высоким. На нем было длинное черное кожаное пальто – из такой тонкой кожи, что струится, как шелк.
– Здравствуй, мисси, – сказал, оказавшись перед ней, черный человек и двумя пальцами приподнял ее подбородок так, что она теперь смотрела прямо в агатовые с золотыми искорками глаза, каких не бывает на свете. И длинные пальцы у нее на подбородке были такие легкие… – Мисси, – спросил незнакомец, – сколько тебе лет?
– Шестнадцать…
– Тебе постричься бы, – сказал он, и что-то такое трогательно серьезное было в том, как он это сказал.
– Энджи там, наверху, – сказала она, когда вновь обрела голос. – Она…
– Тсс.
Из глубины огромного старого здания донесся грохот металла о металл, потом шум ожившего мотора. Ховер, подумала Мона, тот, в котором их привезла Молли.
Черный человек задрал брови – вернее, сделал вид, будто их задрал, потому что у него не было бровей.
– Друзья? – Он опустил руку.
Она кивнула.
– Хорошо. – Он взял ее за руку, чтобы помочь сойти с лестницы.
Благополучно спустившись, они обогнули обломки подвесного мостика. Там лежал кто-то мертвый – в камуфляже и с громкоговорителем, какие бывают у копов.
– Свифт, – позвал черный человек через все это гулкое пустое пространство с черными решетками пустых окон: черные линии на фоне белого неба, зимнего утра. – Двигай сюда. Я ее нашел.
– Но я – не она…
И там, где на фоне неба, снега и ржавчины стояли настежь огромные ворота, она увидела идущего к ним пиджака: пальто нараспашку, галстук хлопает на ветру. А Молли разгоняет мимо него свой ховер, и машина выскакивает из тех же самых ворот. А пиджак даже не оборачивается, потому что смотрит на Мону.
– Я – не Энджи, – повторила она еще раз, подумав, не рассказать ли им о том, что она видела. Об Энджи и об этом молодом парне, обнявшихся на маленьком экранчике за миг до того, как погасло изображение.
– Я знаю, – сказал черный человек, – но это дело наживное.
Вознесение. Вознесение грядет.
43
Судья
Женщина повела их к ховеру, припаркованному внутри Фабрики, если можно назвать припаркованной машину, передок которой смят об одно из бетонных оснований, на которых когда-то стояли станки. Это был белый грузовик с надписью «КИТАЙСКИЕ КАТОДЫ» на задних дверях, и Слик еще удивился, как ей удалось заехать сюда так, чтобы они не слышали. Должно быть, это произошло в тот момент, когда Бобби Граф производил свой отвлекающий маневр.
«Алеф» оттягивал руки, как будто Слик нес небольшой моторный блок.
Ему не хотелось смотреть на Ведьму, потому что на ее серпах была кровь – не для того он ее создавал. Рядом лежали два трупа, вернее, то, что от них осталось, – на это тоже не хотелось смотреть.
