— Ладно, допустим. Но почему, не имея никакого представления о причинах, по которым ты хотела его видеть, граф сказал совету, что это было любовное свидание? — не отступал Уильям.
И тут Кейт прекратила сопротивление. Джон в безопасности: не осмелится же ее муж, попав в немилость, бросить ему вызов. Что же касается ее самой, то хуже, чем теперь, ей уже все равно не будет.
— Потому что так оно и есть на самом деле, — призналась она. — Мы с графом давно уже тайно любим друг друга.
Интерлюдия
Февраль 1562 года, Уайтхолл-Палас
— Мадам, я умоляю вас: если вы не собираетесь вступать в брак, назовите вашего преемника, — говорит Сесил; вид у него донельзя усталый. — Дальше откладывать этот вопрос нельзя.
— Ваша горячая забота о судьбах королевства весьма отрадна, Мудрец, — отвечает ему Елизавета. — Но вы же знаете, насколько неприятны мне подобные беседы. Хотя, полагаю, вы от меня все равно не отстанете.
Они уже несколько часов ведут этот разговор; сейчас два часа ночи, и Сесил хочет одного: поскорее лечь в постель.
— Выбор у нас по-прежнему остается незавидный, — вздыхает ее величество. — Мария, королева шотландцев, Катерина Грей и леди Леннокс. — Леди Леннокс — кузина Елизаветы и тетушка королевы шотландцев.
— Ваш отец, король Генрих, исключил шотландскую династию из Акта о престолонаследии, — напоминает Сесил. — Но даже если бы этого не случилось, то королева Мария — чужеземка, а потому не может наследовать корону.
— А вот леди Леннокс это ничуть не смущает, и эта дерзкая дама считает себя вправе претендовать на трон.
— Она не может быть наследницей по условиям Акта, — не отступает Сесил. — Собирается ли ваше величество возбудить процесс против нее.
— Пусть пока посидит в Тауэре — это послужит ей уроком.
— Тогда остаются леди Катерина и ее сын.
Елизавета вспыхивает:
— Она не должна была рожать сына!
— В определенных кругах этого мальчика называют вероятным наследником, — осторожно говорит Сесил. Он мог бы добавить, что наряду с этим также раздаются призывы сбросить с трона Елизавету и возвести на престол малолетнего короля, назначив при нем регентшей мать. Однако сэр Уильям благоразумно помалкивает. С этими нарушителями спокойствия — а их меньшинство — быстро разберутся, они будут наказаны за подстрекательство. В ближайшие недели кое-кому отрежут уши.
— Никогда! — безапелляционно заявляет королева. — Я ни за что не признаю бастарда своим наследником. И я не позволю этой лживой, тщеславной девчонке стать моей преемницей.
— Тогда, мадам, при всем моем уважении, назовите кого-нибудь. Все другие возможности вы отвергли.
— О леди Катерине и речи быть не может. Ее претензии на корону слабы, а ее право наследования было обесценено приговором, вынесенным в свое время ее изменнику-отцу. Как меньшее из зол я бы выбрала Марию, королеву шотландцев. Я думаю, что большинство моих подданных предпочитают ее.
Сесил с трудом сдерживает тяжелый вздох. Завтра ее величество наверняка поменяет решение. Это разговоры не столько о законных правах на корону, сколько о личной неприязни Елизаветы к потенциальным преемникам. И о страхе, который испытывает королева. Сэр Уильям знает, что Елизавета никогда не чувствовала себя в безопасности на троне.
— А что с леди Катериной? — мягко спрашивает он. — Как с ней быть дальше?
— Вы говорите, что священника найти никак не удается… Что ж, мы предъявим результаты расследований Тайного совета архиепископу Кентерберийскому. Он может еще раз опросить заключенных в Ламбетском дворце[73] и осудить их незаконную связь и мнимый брак. Имейте в виду, Сесил, они должны быть доставлены туда под охраной и при этом не говорить ни друг с другом, ни с кем-нибудь еще.
— Я исполню указания вашего величества, — отвечает Сесил. Наконец-то им удалось до чего-то договориться.
Катерина
Февраль 1562 года, лондонский Тауэр
Когда утром появляется сэр Эдвард, у меня под глазами темные круги от недосыпа, но я с нетерпением жду обсуждения версии, изложенной Томасом Мором. Лейтенант и не подозревает, что я приготовила ему сюрприз.
— Вы уже все прочли? — с удивлением спрашивает он.
— Не могла оторваться. Сэр Эдвард, вы верите, что так оно все и было, как тут написано?
— Да, миледи, у сэра Томаса Мора была безупречная репутация, и он славился своей ученостью по всему христианскому миру. Он не стал бы писать книгу только для того, чтобы заслужить милость своего суверена. Как вы хорошо знаете, этот человек поплатился головой за то, что осмелился бросить вызов самому Генриху Восьмому. Он был независимый мыслитель, который жил по совести, хотя мы с вами, принадлежа новой вере, считаем, что в этом сэр Томас ошибался. Так что я склонен верить почти всему, что он пишет.
— Почти? Значит, все же не всему.
— Только потому, что автор сам говорит: отчасти его работа основана на догадках. Но он ничего не скрывает: когда высказывает догадки, то честно в этом признается. Остальное — все то, что он подает как факты, — вызывает доверие. Зачем бы ему делать оговорки, если вся его книга — вымысел? С какой стати бы Мор стал это делать? Какой у него мог быть мотив?
— Мне на этот счет ничего не приходит в голову, — признаюсь я. — Но я никак не могу понять, откуда Томас Мор узнал все это.
— Совершенно очевидно, что он получил свидетельства из первых рук, хотя и не называет имен. Но причины такого умолчания вполне понятны, у сэра Томаса было очень много знакомых при дворе. И обратите внимание на то, что он пишет в самом начале: «Я перескажу вам все, что знаю о печальном конце этих детей, изложу факты, которые узнал от таких людей и из таких источников, что у меня есть все основания считать это истиной». Он упоминает, что получил эти сведения от «людей, которые много знали и не имели причин лгать».
— Похоже, ему пришлось немало потрудиться, чтобы дознаться правды.
— Сэр Томас не скрывает, что основывался на признаниях, сделанных сэром Джеймсом Тиррелом, — говорит сэр Эдвард. — Тиррел был казнен Генрихом Седьмым.
— За то, что убил принцев?
— Нет, миледи. Его обвинили в измене, потому что он помогал двум мятежникам — братьям графа Линкольна. Мор пишет, что Тиррел, находясь в Тауэре, признался в убийстве принцев. И Дайтон тоже. Но никто из них не мог сказать, где находятся трупы, поскольку оба считали, что тела несчастных принцев были перезахоронены.
— Представляю разочарование Генриха Седьмого.
— Да уж. Но по крайней мере он узнал, что принцы наверняка мертвы. Узнал, прямо скажем, поздновато. Имей он полную ясность в этом вопросе раньше, это избавило бы Генриха от хлопот с самозванцем Уорбеком, которого он в конце концов и казнил. Интересно, что Мор лично говорил с Джоном Дайтоном, который все еще был жив, когда он писал книгу. Мор явно считал его злодеем и предсказывал, что тот будет повешен.
— Действительно странно, что Генрих не повесил и Дайтона. Ведь тот признался в убийстве.
— Да, но, возможно, как мы говорили раньше, Генрих боялся привлекать всеобщее внимание к этому делу. Пока тела принцев не были обнаружены, не имелось и никаких доказательств их смерти, что служило благодатной почвой для всяких авантюристов. Наверное, Генрих решил, что самозванцев ему уже вполне достаточно.
— Сэр Эдвард, — отваживаюсь я, — а где, по-вашему, могут быть похоронены принцы?
— Ну, их первое место захоронения Мор описывает довольно подробно. Несчастных зарыли глубоко в земле под лестницей, а сверху еще накидали груду камней. Но считается, что потом трупы выкопали и перезахоронили. И сделал это капеллан Тауэра. — Он хмурится. — Вот только смог бы священник без посторонней помощи переместить такую груду камней и докопаться до тел? Маловероятно. Если только ему не помогал сам Брекенбери. Однако тот ясно заявил, что ни с какой стороны не хочет быть замешан в этом деле. А приглашать кого-то со стороны было небезопасно. Даже для них двоих эта задача была непосильной. Лично я думаю, что эту историю сочинили специально, чтобы пресечь все попытки отыскать тела, а на самом деле они все еще лежат там — под лестницей в цитадели.
— Логично. Но где именно?
— Миледи, в цитадели Цезаря есть несколько лестниц. Если вы меня извините, я прямо сейчас пойду и посмотрю, нет ли каких-нибудь признаков, что там велись работы. — С этими словами сэр Эдвард спешит из комнаты, радостный, словно школьник, которого отпустили с уроков.
Мне кажется, что лейтенант отсутствует целую вечность. Но вот он возвращается — лицо у него хмурое.
— Никаких следов! — сообщает он. — Я проверил основания всех лестниц, и нигде нет никаких признаков того, что там копали. Разве что за исключением одной — в переднем здании, где размещен вход в цитадель Цезаря. Там брусчатка побита, но в этом нет ничего удивительного — сколько людей ходит.
