жизни, болѣе теплой, болѣе нѣжной, угомонилось при этой прозаической обстановкѣ, звѣнѣвшей мѣдными копейками, довольствовавшейся ржаной, отрубистой коркой хлѣба. Около двухъ лѣтъ прожилъ я спокойною жизнью, какой не испытывалъ уже никогда. Дѣла мои шли отлично. Я пріобрѣлъ довѣріе крупныхъ торговцевъ, мать не хотѣла брать слѣдовавшихъ ей дивидендовъ.
— Нѣтъ, уклонялась она всякій разъ, когда я предлагалъ ей часть пользы. — Разширяй лучше свою торговлю на этотъ капиталъ. Все равно, на старости лѣтъ тебѣ же насъ кормить придется. Богатѣй же, пока везетъ.
Мое счастіе было на самомъ зенитѣ, когда бѣдныхъ деревенскихъ евреевъ, и меня въ томъ числѣ, постигла неожиданная бѣда. Законъ внезапно воспретилъ евреямъ проживать въ деревняхъ и селахъ. На насъ набросилась цѣлая стая старшинъ, волостныхъ головъ и писарей, становыхъ, исправниковъ и окружныхъ начальниковъ. Насъ прижимали, выживали и изгоняли. Мы откупались на время, расплачивались своими карманами. Мы выжимали изъ себя послѣдніе соки, но не могли насытить свору гончихъ и ищеекъ, нападавшихъ на насъ ежедневно. Мы выбивались изъ силъ и раззорялись, чувствуя, что долго такимъ образомъ не продержишься, что затѣмъ тебѣ уже пардона не будетъ. Болѣе разсудительные ликвидировали немедленно свои дѣла и переселялись въ мѣста, гдѣ евреямъ жительство дозволяется. Я рѣшился послѣдовать этому примѣру. Но для ликвидаціи моихъ дѣлъ требовалось время; необходимо было предварительно взыскать долги, распродать товары и имущество и расчитаться съ кредиторами, посматривавшими уже на еврейскую деревенскую торговлю какъ на ненадежную, угрожающую рано или поздно неизбѣжнымъ банкрутствомъ.
Евреи изгонялись изъ деревень и селъ, какъ эксплуататоры деревенскаго пьянаго люда. Не смѣя вполнѣ отрицать основательность этого убѣжденія, во имя котораго темный людъ, и въ наше время, нападаетъ, грабитъ и раззоряетъ безпомощныхъ евреевъ, среди бѣлаго дня, среди многолюднаго европейскаго города, я хочу только слегка коснуться вопроса, кто былъ, во время оно, виноватъ въ этой настоящей или мнимой эксплуатаціи? Кто давалъ первый импульсъ тому безобразію, которое взваливалось цѣликомъ на однихъ евреевъ? Я рѣшаюсь коснуться этого важнаго вопроса только въ прошломъ; въ настоящемъ же предоставляю этотъ вопросъ на рѣшеніе болѣе глубокихъ наблюдателей.
Я разскажу читателямъ былой случай изъ жизни знакомаго мнѣ деревенскаго еврея, изъ жизни двухъ негодяевъ, принадлежавшихъ къ различнымъ сферамъ. Предоставляю рѣшить другимъ, кто виноватъ: еврей, или…
На поселянахъ одной мѣстности накопилась громадная податная недоимка. Поселяне были бѣдны, благодаря голоднымъ годамъ и безкорыстью сельскихъ чиновниковъ. Чтобы очистить хоть часть недоимки, поселянъ сотнями выгоняли на работы, на сооруженіе какой-то шоссейной дорога. Время было тяжкое, требовавшее какого нибудь утѣшенія, хоть минутнаго, искуственнаго. Горемыки запили пуще обыкновеннаго. Благо, шинкарь Хаимко отпускалъ въ счетъ будущихъ благъ, обмѣривая наполовину, и присчитывая по десяти на каждую единицу. Хаимко рисковалъ, но рисковать стоило: взыщи онъ хоть сотую долю долга съ своихъ безхитростныхъ должниковъ, онъ былъ бы уже въ барышахъ. Итакъ, мужики пили да пили, а Хаимко записывалъ да записывалъ, въ ожиданіи урожайнаго года.
Однажды, наѣзжаетъ исправникъ и останавливается у корчмаря. Кстати у корчмаря имѣлась въ запасѣ, для начальства, удобная комната со столомъ и чаемъ, и все это въ добавокъ предлагалось радушно даромъ, исправникъ къ тому же былъ падокъ на еврейскую фаршированную рыбу съ картофелемъ, лукомъ и цѣлымъ моремъ перцованной ухи.
— Что новаго, ваше высокородіе? спрашиваетъ фамильярно Хаимко, накормивши и напоивши начальство.
— А вотъ, налетѣлъ выгонять батраковъ на шоссе, отвѣчаетъ исправникъ, потягивая крѣпчайшій пуншъ и поглаживая отяжелѣвшее брюхо.
— Боже, что со мною теперь будетъ!
— А что?
— Я несчастнѣйшій человѣкъ, я теперь — нищій: всѣ батраки мнѣ должны, всѣ долги лопнутъ.
— А долги, за что? за водку?
— Нѣтъ… но…
— Не ври, мошенникъ! Ну, водочные долги твои, какъ есть, фу! Развѣ не знаешь, что водку въ долгъ отпускать запрещено закономъ?
Еврей поникъ головою и заломалъ руки. Воцарилось молчаніе.
— А много долга? спросилъ исправникъ чрезъ нѣсколько минутъ.
Еврей назвалъ круглую цифру.
— Имѣешь росписки на должникахъ?
— Какія тутъ росписки? Развѣ не знаете, что мы на слово вѣримъ?
— Ну, значитъ, пиши, Хаимко, пропало.
— Если-бы ихъ не выгоняли! разсуждалъ задумчиво шинкарь.
— То что было бы?
— Уплачивали бы по немножку. Кстати, и хорошій урожай предвидится.
— А что дашь, если взыщу твои долги?
Хаимко затрепеталъ отъ радости.
— Дашь половину — возьмусь! рѣшительно объявилъ исправникъ, укладываясь на еврейскіе пуховики.
Дѣло уладилось.
На другой день, чуть заря деревня зашевелилась и ходуномъ заходила отъ ужаса. Сотскіе бѣгали какъ угорѣлые изъ улицы въ улицу, изъ дома въ домъ, и сгоняли народъ какъ на пожаръ. Бабы сопровождали своихъ мужей и сыновей, и голосили на взрыдъ. Вся толпа сгонялась къ управѣ. Слухи разнеслись, что прямо изъ управы, неисправныхъ податныхъ плательщиковъ погонятъ на казенныя и частныя работы, куда-то въ страшную даль, за тридевять земель. О распространеніи этихъ страшныхъ слуховъ постарался, по наставленію самого исправника, ловкій Хаимко.
Народъ, сплошной толпой, съ обнаженными головами долго ждалъ появленія начальства, переминаясь съ ноги на ногу и шопотомъ сѣтуя на свою судьбину.
При появленіи исправника, толпа поклонилась въ поясъ. Нѣсколько стариковъ выступило впередъ и бухнуло въ ноги строгому начальству.
— Не губи, батюшка, не губи, родимый! завопила депутація.
— А что? спросилъ надменно исправникъ.
— Не гони насъ на работы! Богъ милостивъ, хлѣбецъ народится, все уплатимъ, до копеечки уплатимъ. Нешто платить не хотимъ? Не можется, родимый, видитъ Господь — не можется.
— Да что вы, ребята? Я совсѣмъ по другому дѣлу наѣхалъ; по дѣлу радостному — вотъ что!
Мрачныя лица толпы вмигъ озарились надеждою.
Исправникъ направился въ сельскую управу, позвавъ за собою толпу.
— Вѣдомо ли вамъ, ребята, что жидовъ изъ деревень гнать велѣно?
— Чули это мы, отозвались одни.
— Давно бы такъ, нехристей! одобрили другіе.
— Водку въ долгъ не отпускать; — жидамъ строго было заказано. Объ этомъ знаете вы?
— Ни, ни, сего не вѣдаемъ.
— Такъ вѣдайте же!
— Значитъ, и платить не надо? спросилъ какой-то забулдыга, выдвинувшись изъ массы.
— Не только что платить не надо, но жиды, отпускавшіе свою поганую водку въ долгъ, вопреки закона, должны еще платить громадамъ штрафу столько же, на сколько имъ народъ задолжалъ. Штрафъ этотъ пойдетъ на податную недоимку — вотъ что. Поняли?
— Какъ не понять, батюшка!
Поднялся восторженный говоръ и шумъ.
— Молчать! гаркнулъ исправникъ. — Что расходились? забыли, при комъ стоите?
Настало глубокое молчаніе.
— Пиши! скомандовалъ исправникъ, обращаясь къ писарю сельской управы. — Нужно составить списокъ, сколько деревня задолжала жиду, чтобы опредѣлить количество штрафа, предстоящаго ко взысканію въ пользу деревни. А вы, обратился исправникъ къ толпѣ: — говорите, каждый сколько долженъ шинкарю Хапмкѣ; только, чуръ, не врать.
Писарь, чуть замѣтно ухмыляясь, взялся за перо.
— Стой! остановилъ его исправникъ. —
