Подкравшийся к нам с Эвелин Пит, поклонившись, сделал жест в сторону придвинутых к амфитеатру двух стульев. И, едва мы присели, Омелия провозгласила:
– От кузнечного цеха «Шервуда»!
И Климент, а с ним двое старших его сыновей и маленький юркий Бубен принесли собранную из железных виньеток подставку-планшир, на которой в гнёздах висели каминная кочерга, топорик, совок и щипцы.
И – я не поверил себе – прозвучало громко объявленное:
– От Тома Шервуда, волшебного короля волшебного замка, магистра справедливости и нашего доброго друга!
И, к нашему с Эвелин изумлению, с амфитеатра спустился Давид. Он нёс два ларца – из дуба и кипариса. Поставив кипарисовый ларец на скамью, он произнёс:
– Не хочется говорить о ненавистном доме нотариуса, но придётся. Здесь, – он указал на ларец, – полная сумма вашего наследства, Милиния. А здесь, – он поставил на скамью дубовый ларец, – денежный размер контрибуции[9] наложенной Томасом на злодея. Отправляется в распоряжение Барта, мужчины, будущего супруга, и с этой минуты ответственного лица.
– Обо мне сказано чересчур лестно, – шепнул я Эвелин.
– Я очень рада, что они так считают! – улыбнулась она.
А Омелия выкрикнула:
– Подарок от нашего драгоценного учителя, мэтра Гювайзена Штокса, добряка и эсквайра! Совместно с Бартом и Кристиной Киллингворт!
Гювайзен, одетый в неподражаемо изысканный костюм, с плюмажем на треуголке, в ботфортах, со шпагой, вышел навстречу плывущей в бальном платье Кристине. Он куртуазно склонил голову, Кристина сделала медленный реверанс. Барт взял скрипку, поднял смычок… Тонкая, плавная мелодия поплыла по громадному восьмиугольному кругу, слышавшему до этого лишь звон железа и грохот сапог. И точно по ниточке этой мелодии закружились Штокс и Кристина. Анна-Луиза, приблизившись, прошептала что-то Эвелин, а она прошептала мне:
– Наш Гювайзен ещё и учитель бальных танцев!
Наверно, искушённый танцор немедленно обратил бы внимание, а я увидел не сразу: мэтр вёл даму столь плавно, столь точно, что неуместная шпага на его боку двигалась вместе с ним как приклеенная.
И, когда завершился танец и отгремел аплодисмент, наша кухонная командорша, наш звонкоголосый глашатай оповестила о последнем дарителе:
– И наконец, леди и джентльмены, подарок от Барта, нашего удивительного музыканта, вдохновенного и счастливого!
Барт, отложив скрипку, чуточку виновато улыбнувшись, сказал:
– Мой подарок – не есть совершенно мой личный. Это некий спасённый предмет.
И, шагнув к стене, поднял и принёс на скамью что-то накрытое куском жёлтой фланели. И вот ткань снята… И Милиния встала с кресла! Прижав к груди кулачки, она смотрела не отрываясь на старый, поцарапанный сундучок с подржавевшей оковкой. А Барт поставил сундук на бок, на манер двери опахнул крышку… Немедленно вся детвора форта «Шервуд» подбежала и стала рассматривать сине-белого принца-рыцаря, с мечом из парусной иглы с обломанным ушком, розово-белую девушку с волосами из жёлтой скатертной бахромы, красного кота с разными по размеру ушами и коричневого, плотного, в серой шляпе, разбойника. Милиния вывела их из «домика» и стала что-то рассказывать. Тогда я встал и, переглянувшись с сидящими в амфитеатре взрослыми, вопросительно показал на выход. Все закивали, поднялись с мест и пошли, стараясь ступать негромко.
Вот, мы пришли в каминный зал и, когда Милиния, Барт и окружающая их детвора спустились из разноцветной башни, их встретил уже полностью накрытый праздничный стол.
Поздно ночью, вернувшись в свой апартамент, я спросил у Эвелин:
– Откуда у нас столько цветных фонарей? Давид привёз незаметно?
– О нет, Томас! – ответила она, лучась счастливой улыбкой. – Это наше собственное «Шервудское» стекло.
Возвращенье «Дуката»
Мало кто в то утро остался в замке. Карета за каретой – ехали и ехали в Бристоль обитатели «Шервуда». Луис с самого утра, властным распоряжением потеснив корабли купцов, освободил место у мола, чтобы «Дукат» мог пришвартоваться непосредственно к берегу, а не перевозить команду и пассажиров на шлюпках. Дамы поднялись в таверну, к Алис, а Гювайзен и обнаружившая вдруг сильную склонность к воспитанию детей, а потому всё время находящаяся рядом с Гювайзеном Кристина Киллингворт вывели детскую компанию на тот самый освобождённый квадрат мола. Здесь они принялись устанавливать пушку и флагшток.
Вместе с Луисом, Давидом и Готлибом мы тоже поднялись по каменной лестнице и принялись устанавливать кирпичные шпалеры для углей, над которыми скоро должны были возлечь удивительные в качестве вертелов шпаги.
Проинспектировали места для благородных гостей, места для музыкантов и остались довольны. Ну и, не в силах справиться с нетерпением, притопали в гавань.
Ждали больше часа, и вместе с нами ждала огромная, без преувеличения – огромная толпа горожан, портовых рабочих, матросов. Легенда адмиралтейства, «Дукат» должен был сверкнуть парусами со стороны моря!
И он сверкнул. Едва только показались высокая белая пирамида, как все собравшиеся принялись кричать и размахивать руками, платками и шляпами. Брюс и Готлиб зарядили кулеврину – и бахнули. И, охватившись общим азартом, снова зарядили – и снова бахнули, и так стреляли до самого входа корабля в гавань. И здесь, уже хорошо различимый, такой родной Оллиройс четырежды повернул своё длиннорылое колесо, и над гаванью прокатились четыре гулких пороховых удара.
Стоун, в зелёном камзоле, сверкающем золотым позументом, стоял у борта. Матросы, летая по вантам, втугую обтягивали паруса. С юта и бака метнули канаты. Десяток допущенных Луисом портовых грузчиков их тотчас подхватили и, набросив петлями на причальные кнехты, стали тянуть. «Дукат» мягко ткнулся бортом в навешенные на камень мола джутовые маты.
Однако на корабле не спешили отворить фальшборт и выдвинуть трап. Напротив, и все матросы, и Стоун исчезли! Хорошо понимая, в чём дело, мы с Готлибом переглянулись и сняли свои торжественные камзолы. И, оказавшись в шёлковых, алых, знаменитых рубахах, приняли на себя стрелы выкриков – и радостных, и завистливых, и удивлённых. И вдруг на верхней палубе полыхнуло алым огнём! Над толпою взметнулся приветственный вой. Отворился фальшборт, и выдвинулся трап, и ткнулся в серый каменный мол. Твёрдо ступая, первым сошёл Энди Стоун. Остановился у края трапа и замер. И за ним быстро сбежали все матросы команды – в рубахах из знаменитого, пробитого пулями шёлка. Ловко и слаженно выстроились в длинную шеренгу. И только тогда Стоун подошёл ко мне и вознамерился отдать рапорт. Но я не стал слушать. Просто шагнул и крепко обнял его. Потом, стянув с головы и отдав Стоуну треуголку, поспешил к команде. Под размеренный стук кулеврины по очереди обнимал матросов и в сильнейшем волнении бормотал:
