Бог-дитя забавляется с нами, словно с хомячками. То сажает в лабиринт, то в дробилку.
Я объявляю забастовку.
Я хочу просто спать. Я хочу просто раствориться в мире и перестать быть собой.
Лишь когда я перестану быть просто Кассандрой Катценберг, я смогу вновь обрести свое ничем не ограниченное со знание.
230
Вагонетка продолжает катиться вперед.
Когда она выезжает на последний участок пути, ведущий прямо к дробилке, перед ней неожиданно появляется человек. Он кладет на рельсы железный брусок, и колеса вагонетки останавливаются. От резкого торможения она едва не переворачивается.
Спаситель помогает пленникам по одному покинуть их импровизированную железную тюрьму. Он в противогазе, но это не солдат из отряда террористов. На нем нет формы, он не вооружен, он одет в костюм хорошего кроя и в городские туфли, запачкавшиеся в грязи свалки.
— Спасибо. Кто вы? — спрашивает Эсмеральда, пока он перерезает им путы перочинным ножом.
— Вы из полиции? — недоверчиво осведомляется Фетнат.
Человек молча снимает противогаз.
Он!
— Здравствуйте, Кассандра и Ким. Вы свободны. Может быть, выйдем отсюда?
Человек любезен настолько, что поддерживает Орландо, которому трудно идти. Оказавшись на улице, их спаситель начинает задыхаться от воздуха свалки. Он несколько раз преодолевает рвотные позывы, затем снова надевает противогаз.
— А вы кто, кстати? — спрашивает, морщась от боли, Орландо. Его рана опять кровоточит.
— Это мой худший враг, — говорит Кассандра. — Это из-за него я сбежала к вам.
— Так оно и есть. Кассандра права. Я директор школы «Ласточки», — подтверждает человек в противогазе.
— Как вы нас нашли? — спрашивает Фетнат, подходя к Эсмеральде.
— Мне позвонили.
Шарль де Везле объясняет:
— Это я позвонил. Пока вы сражались с террористами, я позвонил ему по мобильному и обрисовал ситуацию.
— Сначала я хотел позвать инспектора Пелиссье, — продолжает Пападакис. — Но потом решил до поры до времени сохранить ваше местонахождение в тайне. Не хотел тратить время на объяснения. Я только заскочил в магазин оружия и купил противогаз. Там все можно купить. Затем я подождал, пока уйдут убийцы, и начал действовать.
Все вместе они идут в сторону Искупления, по очереди поддерживая Орландо, чья рана вновь открылась.
— После пожара я вас возненавидел, — говорит Пападакис гнусавым голосом. — Я решил посадить вас в тюрьму, чтобы больше никогда о вас не слышать. Но затем я многое переосмыслил. Я — директор школы. И не должен вступать в конфликт с учениками.
Он изменился. Он стал другим и начал мыслить по-другому. Оказывается, даже самый ограниченный человек может эволюционировать.
— Особенно с самыми одаренными учениками. С лошадьми та же история: самые лучшие скакуны обладают диким нравом и трудно поддаются дрессировке. Я попытался вас обуздать — и потерпел поражение. А ведь ваши способности необыкновенны, уникальны и совершенно необходимы окружающим. Я один это знаю. Я это знаю даже лучше, чем вы. Поэтому, проглотив обиду и спрятав гордость, я решил вам помочь. А когда понял, что вам угрожает настоящая опасность, поспешил на выручку.
Чем ближе подходят они к Искуплению, тем яснее видят поднимающийся над ним столб дыма.
По-прежнему звучит «Реквием». Добравшись до цели, они видят, что их деревня горит. Террористы пытались уничтожить все следы своего пребывания здесь. К страшному зловонию свалки добавляется запах расплавленного пластика.
Так сгорела и Троя. Античная Кассандра тоже наблюдала подобное зрелище, только более грандиозное.
Фетнат Вад первым выражает свои чувства, при этом самыми простыми словами:
— Не люблю я пожары.
— А я не люблю террористов, — добавляет Эсмеральда. — У них узкое и пошлое восприятие мира.
— А я не люблю руководителей стран, которые им платят, — подчеркивает Ким.
— А я не люблю пожары, — заключает Орландо.
Филипп Пападакис мстительно бормочет в свой противогаз:
— Кто живет огнем, от огня и погибнет.
— Мы здесь поговорок не любим, — немедленно отзывается Ким. — Мы считаем, что поговорки утверждают одно, а в жизни происходит совершенно другое.
— Да, — подхватывает Орландо. — Мы не любим поговорок.
— Но мы любим тех, кто приходит нам на помощь, — дополняет Кассандра.
Все по очереди сплевывают.
— Надо все восстанавливать, — заявляет легионер.
— Надо сделать все лучше, чем было, — уточняет Фетнат.
— Очень удачно получилось, мне как раз нужна кровать пошире, — сообщает Эсмеральда.
Ким Йе Бин смотрит на свою хижину, из которой валит густой серый дым.
— К счастью, я сохранил информацию на специальном сайте в Интернете. Введу пароль и все восстановлю.
Фетнат Вад подбирает свою трубку и пытается раскурить ее при помощи горящего обломка стула.
— Обитателей Искупления не так легко остановить.
— Наши идеи пугали и вызывали недоверие у людей потому, что сайт был плохо представлен, — заявляет Ким. — Мы возродим Древо Возможностей. И будущее изменится.
— Да, мне очень нравится наш сайт с его смешными идеями, — признает Фетнат.
— А я хочу восстановить деревню, — говорит Эсмеральда. — Я люблю это место.
— А я хочу спасти человечество, — заявляет Орландо. — Мне нравится наша ударная команда.
Кассандра, не сводя глаз с горящей деревни, садится на землю.
— Не знаю, верю ли я еще во все это, — вздыхает она. — Быть может, брат был прав. Они слишком глупы, их нельзя спасти.
— Ты что же, решила сдаться? — спрашивает Ким.
— Нет, я просто не хочу больше думать о будущем. Я хочу думать о настоящем. Я хочу жить, ощущая каждую секунду.
— А вот в настоящем у нас как раз небольшие сложности.
У них нет воды, чтобы потушить пожар, поэтому они садятся в стороне и ждут, пока огонь погаснет сам.
А теперь я хочу знать. Я должна знать, что такое на самом деле…
— «Эксперимент номер двадцать четыре»? — спрашивает девушка.
Директор школы «Ласточки» смотрит на нее, потом опускает голову:
— Ах, Кассандра… Кассандра… Кассандра… Мы говорили о вашем имени. Но о другой части вашего ярлычка мы забыли. Мы забыли о вашей фамилии.
— Катценберг?
— Катценберг. Эта фамилия имеет немецкие корни и означает «Кошачья гора». Сейчас мы поговорим о толстом коте, который спрятался под горой…
— Это мой отец?
— Нет. Кое-кто другой.
— Кто?
— Брат вашего отца, ваш дядя. Изидор Катценберг. Из рассказов вашей матери мне известно, что это свободный мыслитель, в прошлом журналист, писавший статьи о научных достижениях. Человек несколько экстравагантный. Он подверг себя добровольному заточению в водонапорной башне в пригородах Парижа. Он живет у бассейна, в котором плавают дельфины. Вот он-то все и придумал…
А вот теперь я чувствую, что мы приближаемся к истине. Через несколько секунд наконец я узнаю…
Но директор, кажется, никуда не торопится.
— О, сила мысли! Ничего нет, и вдруг простое слияние двух нейронов создает череду идей. Соединение двух нервных клеток порождает концепт, он остается в памяти и находит свою белковую форму. Каждая идея становится материей. Так и мысль Изидора Катценберга стала белком его мозга.
— Какая идея? Что он сделал? — нетерпеливо спрашивает Кассандра.
— Он поговорил со своим братом, и их проект воплотился в жизнь, идея стала живым существом.
— Каким существом?
— Тобой.
Мной?
Эсмеральда и Фетнат держатся за руки и смотрят на свои горящие хижины. Остальные слушают гнусавый голос Па-падакиса. Хобот противогаза похож на цилиндрический нос, украшающий его лицо.
— Идея Изидора Катценберга оказалась чрезвычайно оригинальной. Она возникла благодаря одному утверждению из каббалы. Новорожденный знает все, но знание это обременительно, поэтому посланный Богом ангел посещает младенца прямо перед его рождением, произносит магические слова и стирает знание из его памяти. Ложбинка над верхней губой каждого человека — это след пальца ангела, запечатавшего ему уста.
Да, я это знаю, куда он клонит? Почему он рассказывает так медленно? Это невыносимо.
— Изидор Катценберг считал, что одна метафора скрывает другую. Он полагал, что младенец забывает все благодаря… дару речи. Произнося слово, ребенок заключает идею в клетку. Язык сажает мысль за решетку.
Заинтригованный Ким садится поудобнее.
— В тринадцатом веке король Фридрих II, говоривший на девяти языках, решил узнать, каков «природный» язык человеческого существа. Он поместил в отдельное помещение шестерых младенцев и приказал нянькам кормить их, купать, ухаживать за ними, но не произносить при этом ни единого слова. Он хотел понять, на каком языке заговорят младенцы, лишенные влияния извне. Он считал, что они выберут латынь, греческий или иврит — основные, по его мнению, языки человечества. Но дети не только не заговорили вовсе, они стали болеть и очень быстро умерли, все шестеро.
