Ремизов смотрел в лица. Что офицеры, что солдаты – все хотят домой, все хотят вернуться. Вот они увлеченно хрустят жареной картошкой, деликатесом, там, дома, она на столе каждый день, здесь – праздничное блюдо. Сама картошка и есть воспоминание о доме. Все хотят домой – и не могут. Цепи, капканы, барьеры, пропасти, огромные расстояния. Все это – тоже интернациональный долг. Они его выполнят, они смогут. Некоторые – как Иванов. Но самое неприятное, что большинство из них не понимает, в чем он заключается, откуда взялся, почему одни кровью отдают этот долг, а другие в это время пьют портвейн да девчонок на дискотеках зажимают.
– Оспанов, ты тоже хотел что-то сказать, давай, говори.
– Я не умею, как Фещук. Я коротко. Может быть, не все меня поймут. – Он покосился на Дуйсембаева, на других, но больше смотрел в землю. – Я здесь меньше других, но понял одну вещь. Когда есть порядок, тогда все в порядке и не важно, где служить, даже в Афгане. Страха нет. Мой тост за то, чтоб был порядок и за хороших командиров.
– Правильно говоришь. Когда есть порядок, тогда все в порядке, – повторил случайный каламбур Ремизов, заинтересованно посмотрев на своего солдата.
– Ну что, закончим наше пиршество? Я напоследок добавлю. Нас здесь двадцать четыре боевых штыка. Мы кому хочешь хребет сломаем. Мы – великий народ, за нами – великая страна. Когда мы вместе – мы непобедимы. Первый батальон готовится сейчас к большой операции, наша задача по сравнению с ним проще пареной репы. От нас требуется самое простое – быть в боевой готовности. И мы все вернемся домой. Это я вам говорю, ваш командир.
Утром офицеры проверяли жизнь-быт своего маленького гарнизона.
– Ну что, Денисов, показывай, как минометчики устроились.
Ремизов, начинающий психолог, намеренно ничего не спрашивал с Кондрашова, своего нештатного начальника артиллерии и штатного командира обоих минометных расчетов, а обращался к сержанту. Если будет упущение, его дипломатичнее подчеркнуть, не показывая, кто напрямую за это отвечает. Если же проверка даст хороший результат, пусть этим гордится командир расчета, сержант.
– Нормально устроились, товарищ старший лейтенант.
Блиндаж для солдата – его дом, его пристанище, последний рубеж. Ни больше ни меньше. Случись бой, он будет защищать его так же, как свой дом. Когда входишь в блиндаж, пригибаясь под низкую притолоку, ощущаешь его единственный и неповторимый дух с примесью запаха сырой земли, дерева, гуталина, недавно полученного со склада постельного белья. Здесь же мускусный запах человека надолго перемешался с тяжелым шлейфом оружейного масла, солдаты мылись нечасто, а вот оружие чистили после каждой стрельбы, получается, что ежедневно. Устоявшийся дух чуть разрежал почти случайный свежий запах одеколона.
– Ну что же. Молодцы. К зиме готовы, с двойным пологом из одеял хорошо придумали. По-хозяйски. А за одеколон дополнительный плюс.
Дальше Кондрашов сам показывал оборудованные огневые позиции с неприкосновенным запасом мин, а его сержант дал показательный выстрел по одной из подготовленных целей. Мина упала рядом с целью, осыпав ее осколками.
– Мне бы в роте не помешал такой замкомвзвода. Дефицит на хороших сержантов. У Желтова на двадцатом посту Кадыров, да вот у меня здесь – Фещук, и, собственно, все. А основная масса только лычки сержантские носит. Либо не доросли – те же солдаты, нет ни самостоятельности, ни деловой хватки, либо амбиции выше кокарды, и ничего больше, а там и до дедовщины недалеко.
– Не отдам, – забеспокоился Кондрашов.
– Да я и не прошу. Этот парень уже взрослый. Он во всем полагается на свои силы. Много ли таких найдешь в двадцать лет?
Вернулись к блиндажу, присели на лавочке в тени козырька.
– Ну что, покурим «самовары»?
– А угостите? – Денисов намекнул на командирский «Ростов».
– Запросто.
Закурили. Это сближает, курильщики знают.
– До дембеля всего ничего осталось? Ну и что делать думаешь?
– Еще не решил. Может быть, в артиллерийское училище буду поступать.
– В военное? – Ремизов ожидал услышать все что угодно, каждый мечтает о сокровенном. Но это откровение удивило.
– Ну да. Это же настоящее дело. В артиллерийской стрельбе есть что-то особенное. Снаряд уходит в стратосферу, падает через пятнадцать-двадцать километров и при этом поражает цель. Попасть в точку! Разве не фантастика?
– Денисов, я как-то об этом не думал.
– Что тут думать. Стреляешь из автомата, видишь цель, попадаешь. Здесь цель не видишь. Только координаты. Точка на карте, и вдруг – попадание. И потом, когда ходили на Мишинксанг, я такие системы видел! «Ураган», «Смерч». И потом… – Сержант глубоко и сосредоточенно затянулся дымом сигареты. – И потом это настоящая мужская работа. Кто-то ведь должен и Родину защищать. Мне теперь ничего не страшно. Я вот только минометчиком не хочу быть.
– Вот такие у меня служат сержанты, – чуть позже, когда они вернулись к себе в блиндаж, гордился Кондрашов.
– Он награжден?
– Куда там. Тут взводный с пустой грудью…
– Ну свой вопрос ты сам решай, а его я представлю к медали «За боевые заслуги». Ты не возражаешь?
– Возражаю. Лучше бы меня представил.
– Ну тогда давай основания. – Ремизов с иронией приготовился загибать пальцы. – Подготовил координаты плановых целей для артиллерии? Раз. Это хорошая, качественная работа, а у ордена статут есть, там геройский поступок подавай. Продолжай.
– Нечего продолжать. Но за хорошую работу надо хорошо благодарить. – Кондрашов не принял шутку и чуть поморщился. – Чем я хуже других. Вот у вас в пехоте, что ни офицер, то орден. И у тебя тоже.
– Хочешь занять чье-то место? Лучше не завидовать, не угадаешь. А что касается меня, так то по случаю. Да и Савельев похлопотал.
– За меня никто не хлопочет. Представление в штаб армии отправили черт-те когда, все сроки прошли. Ни ордена нет, ни отказа.
– Я бы с радостью, но это не моя компетенция. Ты – офицер. Все зависит от комбата. И вообще, если представление на «Красную Звезду» оформляли, надо только дождаться. Мои представления на награды для солдат два раза не проходили и оба раза возвращались с резолюцией. Оформляли заново. И все прошло.
* * *
Они все служили и служат своей великой богине – войне. Кто в качестве неприступного самоотверженного гвардейца-телохранителя, кто в качестве героя, не знающего преград, которого не устрашит и сама смерть. Война как единоборство, как открытый поединок, чиста. Есть тот, чей голос, голос глашатая на лобном месте, возносит к умам ее жестокие указы, зовет к победе, к отмщению, есть и другой, кто до поры прячется в толпе за спинами людей, слушает воинственные крики или робкий ропот, целует избранного на великий подвиг. И лишь тридцать сребреников, эта древняя пайса, нечаянно звякнут в его кошеле, выдав настоящее лицо предателя. Некоторым достались роли рабов и жертв своей богини, но они тоже у нее на службе, они тоже ее апостолы. Им всем, каждому дали по чистой странице, а кому-то больше в новой книге – новой Библии, где они напишут свое громогласное, торжественное или жалобно-просительное аллилуйя!
Война ведь еще только начинается.
Когда Ремизов узнал, что первый батальон в полном составе вышел на операцию, его неожиданно посетило чувство тайного удовлетворения: не все коту масленица. Это чувство испытывал и весь второй батальон, поскольку наблюдал за происходящим с высоты своих постов, под защитой окопов и перекрытий, вооруженный минометами, крупнокалиберными пулеметами и даже зенитными установками с большой плотностью огня. Первому батальону никто не желал тяжких испытаний, но, если бы месяц назад эти подразделения не поменялись ролями, место в колоннах на отрогах Хисарака сейчас занимали бы роты и взводы второго батальона.
Хворостовский, когда второй ротный ушел в отпуск, остался исполнять его обязанности. Лейтенанта не пугала ответственность, наоборот, ему казалось интересным и важным после долгого сидения на посту попробовать свои силы, почувствовать себя серьезным командиром, а не подмастерьем с педагогическим уклоном. То, что ему доверял лично замполит полка Литвинов, только окрыляло молодого офицера.
Комбат Стрешнев доверял ему меньше, считал, что этот замкомроты больше бы подошел на должность замполита, слишком возится он с людьми, уговаривает их, нянчится, вместо того чтобы требовать и добиваться выполнения своих приказов. Молодой, конечно, азартный, а эти его фразы только чего стоят: «Советские люди – интернационалисты», «Мы несем свободу братским народам», «Мой взвод – мой школьный класс». Идеалист, одним словом. Назначая его на месяц ротным, он и хотел закалить характер офицеру, показать ему истинный масштаб службы, а заодно и убедиться в его готовности командовать. Вторая рота шла в замыкании батальона, прикрывая тыл, от нее не зависело выполнение основной задачи.
