С дочерьми барона Керо подружилась, ленивые — вероятно, из чистой вежливости, — ухаживания Филипа принимала с такой же ленивой благосклонностью, что позволяло Эмилю злословить на тему того, что куртуазная любовь перевелась в Собране из-за нерадивости рыцарей. С двоюродными братьями Филипа она играла в кости и карты, потому что ни на что иное у мальчишек усидчивости не хватало, а с их матушкой вдохновенно ссорилась по каждому пустяку — к превеликому удовольствию госпожи Адрианы Кертор, которая обожала шумные свары, вот только папаша Флэля не всегда был готов поддержать начинание супруги.
— Рысь северная дикая! — упирала руки в бока госпожа Адриана. — Фыркает еще тут!
— А что же мне остается? Уж не уподобляться ли вам, любезнейшая? В жизни не опущусь до подобного!
— Не опустится она! А в карты передергивать — так опустилась же!
— Я? За игрой следить надо, уважаемая! Высказав друг другу с десяток подобных любезностей, дамы под ядовитые замечания Николае и Мариана, отпрысков госпожи Адрианы, возвращались к игре, чтобы через полчаса вновь обменяться нежностями.
В Керторе было жарко днем и тепло ночами, здесь и в последнюю летнюю девятину под окнами орали соловьи — так, словно вместе с обитателями замка напились молодого вина, и можно было купаться даже по утрам, а вечерами вода, затянутая туманным маревом, напоминала парное молоко. Крестьянки купались нагишом, а благородные дамы — в рубашечках до середины бедра, которые не мешали плавать. Керо даже научилась делать два-три гребка, удерживаясь на поверхности воды, потом, правда, уходила на дно, но озеро было совсем мелким; и постараешься — не утонешь.
Несколько омрачал ее бытие Альдинг Литто: Керо все казалось, что он ревнует и без радости относится к замужеству девицы Къела. Никаких поводов так считать у нее не было, но литский барон старательно избегал бывшую соученицу, предпочитая проводить время с дочерьми барона Кертора, с Николае и Марианом — с кем угодно, но не с Керо и не с Эмилем. Может быть, причина была и вовсе не в давешних поцелуях в учебной комнате… но бывший друг и защитник так старательно выказывал полное равнодушие, что верить ему никак не получалось. Когда он уехал вместе с Филипом и племянниками барона, Керо почувствовала облегчение. Жара, соловьи, непроглядные, напоенные любовью и нежностью ночи — все было невероятно радостным, теплым, сказочным, словно судьба смилостивилась над ними с Эмилем и перестала шпынять… Оказалось — ненадолго; и, разумеется, гнусная гадина-судьба ударила ровно в самое дорогое: вбила клин между ней и мужем. А если он был прав, если его не укусила злая ночная муха, то… …то Керо сотворила самую страшную глупость в своей несуразной жизни. Надо было сбежать с Флэлем, надо было… пойти в порт и найти любого пьяного матроса, да пострашнее и попротивнее, пусть — ему достанется, пусть кому угодно, случайному трубочисту и беглому галернику, только не герцогу Гоэллону! «Керо, вы точно не желаете стать герцогиней Гоэллон? Наследников вам рожать не придется, обещаю…» Неужели герцог подумал, что она боится деторождения? Потому что ее мать умерла при родах? Какая чушь, какая глупость — вот чего Керо никогда не боялась. Две сестры и двое братьев — неплохое доказательство тому, что от этого умирают далеко не всегда… да и в родном замке было множество женщин, с которыми ничего подобного не случалось! И что теперь с этим со всем делать?!
— Эмиль…
— Что тебе? — откликнулся супруг, стоявший у окна. Ветерок трепал отросшие почти до лопаток волосы.
— Что ты будешь делать?
— Поеду в столицу…
— А я? — за окном орал одурелый пьяный соловей, и хотелось свернуть ему голову. Нашел момент, поганец серый!
— Ты останешься тут.
— Я поеду с тобой.
— Ты останешься тут, — с нажимом повторил Эмиль. — Не спорь со мной, Керо. Не надо.
— Ты меня больше не любишь?
— При чем тут это? Я еду в столицу, ты остаешься здесь, и закончим на этом. Мне нужно собираться. Ложись спать.
— Эмиль!!!
— Оставь меня, пожалуйста, в покое, — любимый муж даже не обернулся, только дернул плечом, будто на голую кожу села назойливая муха. Супруг натянул рубаху и штаны, вышел прочь из спальни. Керо осталась сидеть на постели. Она обхватила руками колени и уставилась на тонкое кружево рукавов ночной сорочки. Жизнь, кажется, кончилась — второй раз за год, но тогда, в замке Бру, пришел Эмиль и спас ее, а теперь? Кто придет? Никто не придет, да и не нужен никто, только муж, который хлопнул дверью и даже не прикоснулся к ней на прощанье. Он уедет, юная женщина знала это совершенно точно. Уедет через пару часов, как только соберет все необходимое. Не поднимется сказать напоследок хоть пару слов, не обнимет и не поцелует. Жизнь треснула посередине, словно дешевый медный обруч — лудильщик не согласится спаять: слишком дешевая вещь, слишком много возни, поди купи новый, а этот — выброси. Вот и ее слишком короткое счастье, купленное непотребно дорогой ценой, кто-то взял — да выбросил. И не завопишь — «За что караете, милосердные боги?!». Известно — за что. За глупость. А не встрянь между ней и Флэлем Кертором герцог Гоэллон, так карали бы за подлость. За расчетливую готовность использовать сына госпожи Адрианы, старшего брата трех очаровательных мальчишек. Сам ведь начал за ней ухлестывать, так сам и виноват? В чем виноват, в том, что влюбился?.. Ну и кто же оказался дрянью и лгуньей, старая вонючая гадалка или сама Керо?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Стыдно-то как, и впрямь, что ли, утопиться в мелком теплом озере? Может быть, получится? И не расскажешь никому. Единственный, кто понял бы и поверил — Альдинг, но его здесь уже нет. Уж не потому ли он избегал бывшей подруги, за которой так нежно ухаживал до самой весны? Герцог называл его самым одаренным и старательным, а еще барону Литто снились вещие сны — так неужели же увидел, понял, узнал… Так почему молчал? Постыдился лезть в подобные дела? Нашел повод стыдиться! Ох, да что ж такое, да почему же нет никого и поговорить не с кем, и почему никто ничего не сказал, не остановил, не одернул? Только юный Саннио, еще даже не знавший, кто он такой. Глупый мальчишка-секретарь, так старавшийся защитить ее от посягательства нехорошего господина. Ну и кого он на самом деле пытался защитить? Серебряная кровь, такой же, как Альдинг — у них же не разберешь, что они знают и понимают, а что чувствуют, не разбирая причин и следствий, просто зная, как правильно и что нужно делать. И чего делать нельзя. «Госпожа Къела, а если вместо герцога я решу вас чему-нибудь научить?» Наследник герцога, еще не знавший, что он — наследник, смешное робкое чудо, никак не понимавшее, что с секретарями обращаются вовсе не так, что по Руи видно, кто для него этот мальчик — родная кровь, сокровище, с которого бы пылинки сдувать, да поймет, а почему-то нельзя; Керо тогда думала — сын, найденный слишком поздно, а потому особо, вдвойне и втройне ценный. Оказалось — племянник; невелика разница, если своих детей быть не может, а ты — единственный, оставшийся в роду. Пусть уже сама не верила ни в какое проклятье и предсказание, точнее уж – верила в то, что для герцога Гоэллона нет никаких проклятий, ему любые проклятия не страшны, потому что он сильнее… только мальчику закатила оплеуху такую, что едва не разбила себе кисть: чтоб неповадно было, чтобы и думать о подобном забыл, даже если в шутку сказал, даже если просто поддеть хотел. Знала, что за мальчишку Руи убьет — не за опасность даже, за тень опасности для него. Что б его не послушать было, дурака наивного и невинного, спасителя непрошенного… А если на самом деле не верила, то почему тогда сказала герцогу — «нет!»? Ведь не знала еще о том, что будет Эмиль, замок Бру, Оганда и свадьба… верила и врала сама себе? Керо хотелось плакать, но слез не было, и она завыла, прикусив предплечье. Простыни пахли лавандой и нероли, терпко и сладко; запах этот еще вечером ей нравился, пьянил лучше вина, а теперь вдруг показался тошнотворным. К горлу подступил кислый ком рвоты, голова кружилась — и Керо с холодным равнодушием поняла, что причиной тому вовсе не недавнее волнение.
