БЕСЕДА 5
На слова пророка Исаии: в год смерти царя Озии видел я Господа, и доказательство того, что справедливо наказан был проказою Озия, недостойно кадивший, что позволительно не царям, а священникам.
1. Сегодня мы окончим беседы об Озии и завершим речь, чтобы и нам не подвергнуться осмеянию, подобно тому человеку, упоминаемому в Евангелии, который решился построить башню и не мог, чтобы кто-нибудь из проходящих и об нас не сказал: этот человек начал строить и не мог окончить (Лк.14:30). Но чтобы сказанное было для вас более ясным, нужно повторить немногое из прежде сказанного, дабы наша беседа не вышла на духовное зрелище без головы, но дабы, приняв свой вид, была узнана зрителями. Это будет для слышавших уже напоминанием, а для не слышавших наставлением. Итак, прежде мы говорили о том, как благочестив был Озия, как он сделался дурным, отчего и до какой степени он впал в гордость; а сегодня нужно сказать, как он вошел во святилище, как решился кадить фимиамом, как священник не дозволял, как тот не послушался, как навлек на себя гнев Божий, как окончил жизнь в проказе, и почему пророк, оставив дни жизни его, упомянул о смерти, сказав так: в год смерти царя Озии. Для того мы и рассказали все событие с начала. Слушайте же со вниманием. Но когда он сделался силен, говорит Писание, возгордилось сердце его на погибель его, и он сделался преступником пред Господом Богом своим. Каким образом обидел? Ибо вошел, говорит, в храм Господень, чтобы воскурить фимиам (2Пар.26:16). О, дерзость! О, бесстыдство! Осмелился вступить в самое сокровенное святилище, вторгся во святое святых, которое было местом, недоступным ни для кого, кроме первосвященника, решился осквернить его. Такова душа, зараженная гордостью. Однажды оставив попечение о своем спасении, она никогда не перестает безумствовать, но, передав бразды своего спасения безумным пожеланиям, носится везде. Как необузданный конь, сбросив узду с своих уст и свергнув всадника с своего хребта, несется быстрее всякого ветра и бывает неприступным для встречающихся, когда все разбегаются и никто не осмеливается удержать его, так и душа, отвергнув обуздывающий ее страх Божий и отбросив управляющий ею разум, бегает по странам нечестия до тех пор, пока, стремясь в бездну погибели, свергнет в пропасть собственное спасение. Потому, нужно постоянно удерживать ее и, как бы некоторою уздою, благочестивыми помыслами обуздывать безумное ее стремление; этого Озия не сделал, но решился на преступление против власти самой высшей из всех, – потому что священство важнее самой царской власти и есть высшая власть. Не говори мне о багрянице, о диадеме и золотых одеждах; все это – тень и маловажнее весенних цветов. Всяка слава человеча, говорит пророк, яко цвет травный, хотя бы ты указал на самую славу царскую (Ис.40:6). Не говори же мне об этом; но если хочешь видеть различие между священником и царем, исследуй меру власти, данной каждому из них, и увидишь, что священник сидит гораздо выше царя. Хотя царский престол кажется нам важным по прикрепленным к нему камням и облекающему его золоту, но царь получил власть распоряжаться делами земными и больше этой власти не имеет ничего, а престол священства утвержден на небесах, и священнику вверено устроять тамошние дела. Кто говорит это? Сам Царь небес. Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, говорит Он, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:18). Что может сравниться с такою честью? Небо получает начало суда с земли. Судия сидит на земле, и Владыка следует за рабом; и что последний присуждает внизу, то Он утверждает горе. Священник стоит посредником между Богом и родом человеческим, низводя на нас оттуда благодеяния и вознося туда наши прошения, примиряя со всею природою разгневанного Бога, и нас, разгневавших Его, избавляя от рук Его. Посему Бог преклоняет и самую царскую главу под руки священника, научая нас, что последний по власти больше первого: меньшее благословляется от лучшего. Впрочем, о священстве и о том, как велико это достоинство, мы скажем в другое время; а теперь посмотрим, как велико было беззаконие Озии царя, или лучше тирана. Он вошел в храм Господень; за ним вошел и священник Азария. Напрасно ли я говорил, что священник больше царя? Намереваясь изгнать его, не как царя, но как беглеца и неблагодарного слугу, священник вошел с решительностью, подобно тому, как благородный пес нападает на нечистого зверя, чтобы выгнать его из дома господина.
2. Видишь ли душу священника, исполненную великого дерзновения и высоких мыслей? Он не посмотрел на величие власти, не подумал, как опасно останавливать душу, одержимую страстью, не внял словам Соломона: гнев царя – как рев льва (Прит.19:12); но взирая на истинного Царя небес, представляя то судилище и те воздаяния и оградив себя этими мыслями, таким образом обратился к тирану. Он знал, верно знал, что угроза царя подобна гневу льва для тех, которых взоры устремлены к земле; а для человека, который имеет в виду небо и готов лучше положить душу свою внутри святилища, нежели спокойно взирать на оскорбление священных законов, он маловажнее всякого пса. Подлинно, нет ничего бессильнее преступающего божественные законы, равно как нет ничего сильнее защищающего божественные законы. Всякий, делающий грех, есть раб греха (Ин.8:34), хотя бы он имел на голове бесчисленное множество венцов; а творящий правду царственнее самого царя, хотя бы он был последним из всех. Так размышляя в самом себе, этот благородный муж приступил к царю. Войдем же и мы вместе с ним, если угодно, чтобы слышать, что он говорит царю. Это возможно; и не мало пользы – видеть, как царь обличается священником. Что же говорит священник? Не тебе, Озия, кадить Господу (2Пар.26:18). Не назвал его царем, не назвал именем власти, потому что предварительно тот сам себя лишил чести. Видишь ли дерзновение священника? Теперь посмотри и на кротость его. Нам нужно не только дерзновение, когда мы намереваемся обличать, но еще больше кротость, нежели дерзновение, потому что грешники никого из людей так не отвращаются и не ненавидят, как того, кто намеревается обличать их; они стараются найти предлог – уклониться и избежать обличения; поэтому нужно удерживать их кротостью и снисходительностью. Обличитель несносен для грешников не только тогда, когда они слышат его голос, но и тогда, когда только видят его. Тяжело нам, говорят они, и смотреть на него (Прем.2:15); поэтому нужно оказывать к ним великую кротость. Для того и пророческое слово представило нам как грешника, так и того, кто намеревается исправить его. Так мудрые врачи, намереваясь отсечь загнившие члены, или вынуть камни, образовавшиеся в проходах, или исправить другой какой-нибудь естественный недостаток, делают это, не отводя больного в угол, но полагая его среди площади, и, составив зрелище из мимоходящих, таким образом производят отсечение. Они делают это не для того, чтобы выставить на позор человеческие бедствия, но чтобы каждый имел великое попечение о собственном здоровье. Так поступает и Писание. Когда оно берет кого-нибудь из грешников, то громогласно выставляет его на вид не среди площади, а среди всей земли, и, составив зрелище из вселенной, таким образом прилагает врачество, научая нас более заботиться о собственном спасении. Посмотрим же, как священник начал тогда исправлять царя. Он не сказал: "о, нечестивый и пренечестивый, ты все низвратил и привел в беспорядок, ты дошел до крайней степени нечестия"; и не распространился в продолжительных обличениях, но как отсекающие стараются делать это быстро, чтобы скоростью сечения уменьшить чувство боли, так и он краткостью обличения остановил гнев царя. Действительно, что – отсечение для больных, то – обличение для грешников. Кротость он показал нам между прочим и краткостью речи. А если хочешь видеть и сечение в словах его, и то, где он скрыл железо, послушай. Не тебе, Озия, говорил он, кадить Господу; это дело священников, сынов Аароновых, посвященных для каждения (2Парал.26:18). Этим он нанес удар; а как, я скажу. Почему он не сказал просто: священникам, но упомянул притом и об Аароне? Аарон был первым первосвященником, и в его времена была сделана такая же дерзость. Дафан, Корей и Авирон, вместе с некоторыми другими восставши против него, хотели сами священствовать; но одних из них поглотила расступившаяся земля, других сжег нисшедший с неба огонь (Числ.16; Пс.105:17,18). Итак, желая напомнить царю об этом событии священник напомнил ему об Аароне, который был оскорблен тогда, – чтобы обратить мысли его на несчастие оскорбивших. Впрочем, от этого не было никакого успеха, не по вине священника, но по дерзости царя. Следовало бы похвалить священника и выразить благодарность за совет; а он, говорит Писание, разгневался и сделал рану свою более тяжкою (2Пар. 26:19). Не столь великое зло – грех, как бесстыдство после греха. Но Давид поступил не так, а как? Будучи обличен Нафаном за Вирсавию, он сказал: согрешил я пред Господом (2Цар.12:13).
