— Мне удалось разузнать имя прибывающего цензора, о котором мы говорили вчера, — отпив чаю, начал Ся Лунси. — Его зовут Цзэн, утвержден в звании академика.[515] в год и-вэй[516] Его мандат уже получен, он будет служить в Дунчане,[517] и вся местная знать собирается завтра выехать ему навстречу. Мы с вами люди военные, правда, военные необычные. Как судебные надзиратели и судьи, мы стоим на страже закона и порядка, а потому нам лучше отправиться послезавтра и всего за десять ли от города найти подходящее помещение, где и устроить угощение в честь цензора.
— Поистине мудрое решение! — поддержал его Симэнь. — И прошу вас, милостивый государь, об этом даже не беспокоиться! Я сейчас же велю слугам подыскать подходящий монастырь или частное поместье и пошлю туда поваров. Все будет готово заблаговременно.
— О, вы так любезны, милостивый государь! — воскликнул благодарный Ся Лунси и, покончив с чаем, раскланялся.
Симэнь проводил его до ворот и, как только вернулся, снял парадные одежды. Бай Лайцян был еще здесь. Он опять вышел в залу и уселся в кресло.
— Уж месяца два, брат, ты не появлялся на встречах побратимов, — говорил он Симэню. — Распадается наш союз. Почтенный Сунь, хоть и не молод годами, для роли главы никак не подходит. Брат Ин тоже нас бросил. А недавно, в праздник Летнего солнцестояния, собралось нас в храме Нефритового Владыки всего трое, не то четверо. Все без гроша за душой, некому было и угощение заказать. Наставнику У с нами только хлопоты! Он для нас рассказчика пригласил, ему же и расплачиваться пришлось. Он, правда, ничего не сказал, а нам перед ним даже неловко стало. Словом, совсем не то, что было раньше, когда ты, брат, во главе братьев стоял. Ты и распорядиться умел, и сделать как полагается. Мы очень надеемся, брат, снова видеть тебя среди нас.
— Ну где там! — возразил Симэнь. — Нет у меня на этот союз времени. Распадется, ну и ладно! Вот немного освобожусь, соберу наставнику У пожертвование, отблагодарю за усердие. А вы собирайтесь себе, если хотите, только мне можете об этом не говорить.
Настырному Баю нечего было сказать. Он сидел молча. Видя, что он уходить не собирается, Симэнь позвал Циньтуна и велел ему накрыть стол. В западном флигеле появились четыре блюда закусок — постное и скоромное вперемежку — рядом с лапшой, пережаренной с жилами, стояло блюдо поджарки.
Симэнь сел за компанию с Бай Лайцяном. Подали подогретое вино, и хозяин велел подать большие чарки в серебряной оправе. После нескольких чарок Бай, наконец, стал собираться домой. Симэнь проводил его до внутренних ворот и остановился.
— Дальше не провожаю, — сказал он. — Не обижайся! Видишь, я в домашней шапке, неудобно мне так выходить.
Бай Лайцян ушел, а Симэнь вошел в залу, сел в кресло и кликнул Пинъаня. Появился привратник и предстал перед хозяином.
— Ах ты, негодяй, рабское твое отродье! — набросился на него Симэнь. — И ты еще смеешь предо мной стоять!
Хозяин позвал подручных. Явились четверо солдат. Пинъань, не понимая, в чем дело, пожелтел с испугу, как восковая свечка, и упал на колени.
— Я же тебе наказывал: кто спросит, скажи, еще не возвращался. Почему меня не слушаешься, а?
— Я сказал дяде Баю: батюшка за городом на проводах, а он мне не поверил и вошел в ворота. Я за ним. Спрашиваю: что вы хотите, дядя Бай? Доложу, говорю, как только батюшка прибудет. А он, ни слова не говоря, открыл дверь и уселся в зале. Потом вас увидел, батюшка.
— Хватит оправдываться, рабское отродье! — закричал Симэнь. — Ишь, как осмелел! Подачки у ворот выманиваешь, потом вино пьешь, службу забываешь? — Он обернулся к подручным: — От него вином не пахнет?
— Нет, — ответили подручные.
Симэнь приказал принести тиски.
— Надеть тиски! — распорядился он.
Двое подручных надели на пальцы Пинъаня тиски и стали сжимать. Пинъань, не стерпев боли, взмолился:
— Я ж говорил ему: батюшки нет дома, а он не послушался.
— Тиски сдавлены! — вставая на колени, заявили подручные, связав пред тем Пинъаню руки.
— Дать пятьдесят ударов! — последовал приказ Симэня.
Стоящий сбоку солдат вел счет. Дойдя до пятидесяти, удары затихли.
— Еще двадцать! — крикнул Симэнь.
Дали еще двадцать палок, после чего ноги Пинъаня покрылись сплошными ранами. На палках виднелись следы крови.
— Довольно! — распорядился Симэнь, и двое подручных стали снимать тиски.
Пинъань стонал от боли.
— Смотри у меня, негодяй, рабское отродье! — кричал Симэнь. — У ворот, говоришь, дежуришь? А по-моему, деньги у посетителей вымогаешь, меня только позоришь. Смотри, услышу — ноги перебью.
Пинъань отвесил земной полон и, поддерживая штаны, стрелой выбежал из залы.
Симэнь заметил стоявшего сбоку Хуатуна.
— И этого давайте сюда! — приказал он подручным. — Надевайте тиски!
Хуатун кричал, будто его резали.
Однако не будем больше говорить, как наказывал слуг Симэнь Цин, а расскажем о Цзиньлянь.
Она шла в дальние покои. За большой залой у внутренних ворот она увидела притаившуюся Юйлоу. Та спряталась за экраном и к чему-то прислушивалась.
— Что ты тут подслушиваешь? — спросила ее Цзиньлянь.
— Батюшка Пинъаня наказал, — отвечала Юйлоу. — А сейчас Хуатуну достанется — тоже пальцы в тисках зажали. С чего бы это, а?
Появился Цитун.
— За что Пинъаня наказывали? — спросила у него Юйлоу.
— Он Бай Лайцяна пустил, вот ему и попало, — отвечал Цитун.
— Должно быть, не за Бай Лайцяна, — заметила Цзиньлянь. — Будет он из-за какого-то Бая так наказывать?! Нет, видно, Пинъань наступил ему на любимую мозоль, вот он и решил свой хозяйский нрав выказать, бесстыжий! Ну, скажи, есть у него совесть, а?
Цитун ушел.
— Что ты имеешь в виду, сестрица? — спросила Юйлоу.
— Я все собиралась тебе сказать, да так и не собралась, — начала Цзиньлянь. — В тот день, когда я у матери была, этот пакостник Шутун, наложник проклятый, выманил сколько-то лянов, накупил яств, уложил их в коробки, прихватил кувшин цзиньхуаского вина и отнес все к Ли Пинъэр. Она с ним целый день за столом просидела. А только он от нее вышел, бесстыжий наш домой вернулся. Так он ему даже ни слова не сказал. Заперлись они вдвоем в кабинете в саду и за грязные дела принялись. Тут Пинъань с визитной карточкой подоспел. Видит: дверь заперта, он и встал под окно. Открыл пакостник дверь — видит: Пинъань под окном. Бесстыжему, конечно, сказал. Вот он его в отместку и пытал сегодня. Как бы этот пакостник, чего доброго, и нас к рукам не прибрал, на нас беды не накликал.
— Ну что ты! — засмеялась Юйлоу. — Конечно, в семье не без урода, но не все ж злодеи!
— Не права ты, сестрица! — возражала Цзиньлянь. — Я тебе вот что скажу. Сейчас во всем доме только две души могут ублажить хозяина. Одна входит в семью, другая — нет. Он так к ним и льнет. Как увидит, сразу разговоры да смех. А мы для него — пустое место, ничтожные твари. Вот негодяй, чтоб ему не своей смертью подохнуть, изменник проклятый! Замутили ему голову эти лисы, он и сам стал на них похож. Ох, и будет у нас еще скандал! Попомни мои слова! У меня вон сегодня из-за подарка и то сколько было разговоров. А ведь он не успеет порог переступить, сразу или к ней, или к себе в кабинет. Я к нему Чуньмэй послала. Посмотри, говорю, что он там делает, и позови ко мне. И, представь себе, он, оказывается, с пакостником средь бела дня заперся. Чуньмэй ворвалась. Он от неожиданности только глазами хлопал. Я его так отчитала! Он отпирался, потом льстить начал. Кусок красной кисеи на подарок предлагал, но я отказалась. Тогда к Ли Пинъэр в терем пошел. Бес, трус проклятый, в грязь залез и попался — давай у нее в тряпье рыться. Смотрю: она сама приносит мне вытканную золотом одежду. «Вот посмотри, говорит, сестрица, не подойдет? Может, вместе поднесем?» «Мне, говорю, твои вещи не нужны. Пусть батюшка в лавке возьмет». Она ни в какую. «Сестрица, говорит, зачем нам считаться? Выбирай, говорит, либо кофту, либо юбку. Попросим зятя Чэня, он нам упакует». После долгих уговоров я, наконец, согласилась, и она уступила мне кофту.
— Так в чем же дело? — удивилась Юйлоу. — Видишь, как она уступчива и добра!
— Ничего ты не понимаешь! — твердила свое Цзиньлянь. — Нельзя ей давать поблажек! Всех устрашает Цзинган-громовержец с выпученными глазами, а бояться-то нужно покойно дремлющего Будду![518] В наше время попробуй только мужа распусти немного — будешь как раб при господине. Он к тебе и близко-то не подойдет.
— Ну до чего ж ты горяча! — засмеялась Юйлоу. — И на язык тебе лучше не попадаться.
Они рассмеялись.
— Матушка Третья и матушка Пятая, вас приглашают в дальние покои откушать крабов, — объявила вошедшая Сяоюй. — Я пойду матушку Шестую и госпожу Симэнь приглашу.
Цзиньлянь и Юйлоу, взявшись за руки, направились к Юэнян. Она сидела с Цзяоэр на примыкавшей к ее покоям террасе.
