— Тихо…
Никандр Ильич снял очки и, прищурившись, долго смотрел на русые и черные головы мальчиков и девочек, сидящих перед ним.
— Видите ли, молодые люди, самое важное — к какой конечной цели стремится этот матрос и его товарищи. К какому идеалу призывают их вожди? Против чего они восстали? Что воодушевляет их и во имя чего они бесстрашно идут даже на смерть? Подумайте-ка.
Ребята молчали. Тишину нарушил Франц Гут.
— «Идеалы, чтоб забрать чужие одеялы», — криво улыбнувшись, повторил он услышанную дома «остроту».
Кто-то хихикнул.
Никандр Ильич рассердился. Класс никогда таким его не видал.
— Смеяться над словами «идеал», «идея» непозволительно! Лучшие люди русской интеллигенции — мозг и совесть нашего народа — были носителями светлых идей. Народ без мечты, без борьбы и труда за светлое будущее — это скопище отупевших рабов и озверевших собственников… Разрешите, я прочту вам на память строки из романа Льва Толстого «Война и мир»: «…Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что-то хорошее есть за этими тысячью верстами, нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться». Впрочем, я несколько отвлекся от прямой темы нашего разговора и стал говорить высокопарно…
Он усмехнулся и, большой, грузный, неловко уселся за свободную парту.
— Итак, за фигурой нашего матроса я вижу движущие силы русского народа к лучшему будущему, к справедливому и разумному общественному устройству. А вот за фигурами курултаевцев или лощеного калединского офицера, извините-с, я ничего не вижу. Конечно, теперь идет жестокая междоусобная борьба, много крови, к великому сожалению… Пороховой дым застилает многим глаза, дурманит иные головы и на той и на другой стороне. Но учитесь глядеть поверх порохового дыма. Надо понять конечные цели того исторического явления, которое мы в обиходе называем «советская власть»…
Дверь открылась, и вошел директор.
— Можно попросить вас выйти ко мне на минутку!
— Пожалуйста! — Никандр Ильич вышел в коридор.
Коля подбежал к двери и чуть-чуть приоткрыл ее.
Послышался раздраженный голос директора:
— А я настаиваю. И скажу почему. Немцы уже на Украине. Они жестоко расправляются с большевиками и их пособниками. Их армия приближается к Крыму. Не будем дразнить гусей! Я прошу вас, голубчик, умерьте ваш пыл! Не надо! Подождем — увидим. Береженого бог бережет. Я не только прошу, я настаиваю как директор.
Никандр Ильич вошел в класс нахмуренный и сказал:
— Пожалуй, пора по домам. Мы и так весьма задержались…
Дома Юра застал гостя: на день приехал наконец комиссар товарищ Семен. Ганна сияла, она обращалась к нему то на «вы», то на «ты», поминутно убегала на кухню и, возвратившись, молча смотрела на него.
Он уже давно выписался из госпиталя и сразу отправился с моряками большого отряда Мокроусова на Дон кончать с белоказаками атамана Каледина. На этот раз черноморцы выставили грозную силу, с артиллерией и бронепоездом. Семен был комиссаром артиллеристов. Калединцев разгромили вчистую, вдребезги. Юра подумал, как обрадуется матрос дядя Ваня. Семен с восторгом говорил о Мокроусове, боевом командире революционных моряков. Балтийский матрос, он еще при царизме стал большевиком, бежал из плавучей тюрьмы, вел подпольную революционную работу.
Покончив с Калединым, отряд вернулся в Севастополь. И теперь Семен собирается под Херсон и Николаев. Немцы движутся с Украины…
— Как из орлиного гнезда, разлетаются из Севастополя в разные стороны революционные черноморцы, чтобы выклевать глаза гадам контрреволюции! — Семен говорил очень красиво. Юре нравилось.
Прибежал Сережа. Трофим Денисович, оказывается, уехал. И с кем бы вы думали?! С Юсуфом. По приказу Симферопольского ревкома они с другими товарищами отправились национализировать для народа царские, великокняжеские и помещичьи имения. Восемьдесят имений! Безземельные крестьяне и батраки получат участки. Пусть земля будет у тех, кто на ней работает. «Как папа в Эрастовке говорил», — отметил про себя Юра.
А матрос Гриша в Феодосии. Он теперь комиссар многих грузовых пароходов и буксиров. Хозяева их, богатые татары, убежали в Турцию, а суда хотели потопить, чтоб не достались рабочим. Ну, не удалось им это сделать.
Сережа скоро ушел. Проводив его, Юра шел через сад и заметил в темноте на скамеечке две фигуры: Ганна и Семен. Он почему-то рассердился и хотел быстро и незаметно проскочить, но остановился, услышав, что Семен вполголоса поет. Юра песни любил.
Семен пел:
Вот гудок прогудел на заводе,Я, тебя дожидаясь, стою;Вижу, ты показалась в народе,Я приметил головку твою.
«Нет, это какая-то неинтересная песня», — решил Юра.
Я за общее дело страдаю,За рабочее дело стою.Жалко мне, я тебя покидаю,Дорогую подругу мою… —
продолжал напевать Семен.
Ночи мрак нам приносит страданья,Верь, что близок желанный рассвет,Я вернусь к тебе вновь, дорогая.Не тоскуй, помни данный обет…
Юра тихо прошмыгнул на балкон. В ночи раздался выстрел… Еще один…
8
Городок притих, замер, будто прижался к молчаливым горам и прислушивался, в ожидании новых грозных событий. Немцы приближаются к Перекопу… Одни с тревогой, другие с радостью говорили об этом. В ревкоме почти никого не осталось: солдаты, матросы, рыбаки ушли на фронт. Все боевые силы революции оставили города и поселки, чтобы идти на север, навстречу кайзеровским полчищам. В городах и городках Крыма население толком ничего не знало, питаясь слухами. Немцы-колонисты открыто ликовали. Ожили притихшие было сейдаметовские эскадроны, офицерские банды «штаба крымских войск».
В Судаке было затишье. С фронта приходили самые разноречивые слухи. По-прежнему висели красные флаги. В ночные патрули самообороны ходили по наряду от каждого дома. От Сагайдаков ходил Юсуф, а за компанию и Юра. Назначенные в патруль получали винчестеры. И Юра никак не мог понять, почему Юсуфу не доставляет ни малейшего удовольствия ходить с винчестером за спиной.
— Повоевал бы ты столько, сколько я, и тебе бы осточертело оружие!
На следующий день конная банда курултаевцев неожиданно спустилась с гор в Судак и напала на ревком. Страшной была их злоба, когда они расстреливали безоружных членов ревкома.
