Скоро директор вернулся. Все ученики собрались в зале. Директор, волнуясь, сообщил, что в Крыму повсеместно установлена советская власть. Крым теперь называется «Советская Республика Тавриды». Курултай в Бахчисарае распущен. Симферопольский Совет народных представителей тоже, но перемена власти не касается учебных заведений — они вне политики. Поэтому он просит учащихся спокойно учиться, не вмешиваться в политические распри взрослых, держаться нейтрально. Если у кого-нибудь есть оружие военного образца, оно должно быть сдано в ревком. Таков приказ. Занятия будут продолжаться по прежней программе.
— А закон божий? — поинтересовался Сергей.
— Мне задают вопрос, будет ли преподаваться закон божий, — продолжал директор. — Мы уже обсудили этот вопрос. Церковь, как вы знаете, в соответствии с декретом Совета Народных Комиссаров отделена от государства и от школы. Предмет закона божия теперь необязателен. Но провозглашенная свобода совести позволяет мне разрешить уроки закона божия для тех, кто захочет изучать его. Никто никого не неволит.
— Значит, пастор тоже будет преподавать? — спросил Франц Гут.
— А для мусульман? А для евреев?.. — послышалось сзади.
— Все будет, когда мы подыщем учителей для этого, а сейчас идите домой.
Последних слов все ждали с особым нетерпением. Юра с друзьями сейчас же побежал в город, к магазину Триандофило. Магазин был закрыт, на окна спущены жалюзи, а над ними уже свисали красные флаги. Красный флаг развевался и над городской управой, на дверях которой был прибит гвоздиками лист бумаги с надписью «Судакский ревком».
Слово «ревком» звучало грозно и притягательно. Мальчики нерешительно вошли. В комнате было многолюдно и накурено. Знакомый уже Юре матрос с маяка на мысе Меганом, брат Трофима Денисовича, стоял, наклонившись над столом, что-то рисовал толстым карандашом на большом листе чертежной бумаги. На ремне через его плечо висел наган в флотской черной кобуре. Хлопцы прочитали: объявлялся добровольный набор сознательных пролетариев в Красную гвардию для защиты Советского Крыма от контрреволюции.
Юра вспомнил Екатеринослав и, волнуясь, спросил:
— А винтовки записавшимся выдадите?
— Добровольцы получат винтовки в Феодосии, — ответил председатель, не поднимая головы от листа.
— Погляди, с кем говоришь! — улыбнувшись, сказал другой матрос из дальнего угла.
Приняв улыбку за насмешку, Юра сразу зачислил этого широколицего в свои враги.
Сережин дядя поднял голову. Увидев мальчишек, он прикрикнул:
— Киш отсюда! И Сережка, племяш, туда же… Ваше дело учиться. Ясно? Порядками в училищах мы займемся позже. — И, обращаясь к кому-то в стороне, добавил: — Надо Никандру Ильичу поручить, пусть-ка займется этим делом.
Разочарованные, шли мальчики из ревкома. Сразу пропало приподнятое радостное настроение. До каких пор их будут считать детьми! Раз революция, так революция для всех!
— Скучная революция в Судаке, — сказал Юра своим товарищам, когда они шли из ревкома. — Вот в Екатеринославе была красивая революция! Оркестры, знамена, митинги, «ура» кричали так, что охрипли. Городовых и жандармов разоружили, плевали в них… А здесь что? Флагов нет, манифестаций нет, музыки нет… Даже самого маленького восстания нет…
Юра негодовал. Ведь мог же Семен Паливода быть красногвардейцем в Екатеринославе, а он был гораздо ниже ростом, чем они сейчас, и, уж конечно, он не был, как они, охотником. Он был обыкновенным городским хлопцем, а они хорошие охотники, с оружием умеют обращаться. И ужасно глупо со стороны председателя разговаривать с ними, как с маменькиными сынками. Еще в войну восемьсот двенадцатого года дети участвовали в ней, а Никандр Ильич рассказывал о французской революции, там тоже мальчики участвовали и были героями. А председатель ревкома этого, наверное, и не знает!
Хлопцы слушали Юру, и все были с ним согласны. Они решили, что соберутся у Сережи и выскажут все свои обиды Трофиму Денисовичу совершенно откровенно.
Население Судака увеличивалось с каждым днем. Сюда, где их никто не знал, потянулись беженцы из Севастополя, Симферополя, Ялты, деятели буржуазных партий, переодетые армейские и флотские офицеры, бывшие полицейские, спекулянты. Все вздорожало. В немецкой колонии ночью под видом обыска неизвестные ограбили две семьи.
Ревком организовал самоохрану. Мальчики опять пошли в ревком. Там шло заседание, но они протиснулись в комнату. С удивлением Юра увидел здесь Юсуфа.
Председатель ревкома говорил:
— Товарищи! На помощь со стороны нам надеяться нечего. Боевые отряды черноморцев и сознательных пролетариев Симферополя, Феодосии и других городов Крыма отправились на борьбу с контрреволюцией на Дон и Кубань, под Херсон и Николаев. Мы не должны отрывать их от этого святого пролетарского дела. Мы здесь, в маленьком Судаке, сами должны обеспечить железный революционный порядок и подавлять контру, если она поднимет голову. Своими силами, товарищи, будем устанавливать советский строй жизни, своими силами защищать его от врагов.
И тогда Сережа крикнул:
— Примите нас в самооборону!
Все почему-то засмеялись.
— Забери своего! — приказал председатель.
И Трофим Денисович увел Сережу и всех ребят на улицу.
— Подрастите сначала, — сказал он. — Учитесь, пока можно. Еще навоюетесь. — И, чтобы переменить тему разговора, шутливо спросил Юру: — Ну, что теперь говорит твоя графиня?
— Ругается, — ответил Юра. — Говорит, что матросы расстреливают порядочных людей и под видом обыска грабят.
— Не без этого. Примазывается иногда разная сволочь — уголовники, авантюристы. А случается, что под видом большевиков-красногвардейцев бесчинствуют банды офицерья, курултаевцы. Нарочно, чтобы озлить население против нас. Поймали одну группу таких провокаторов, в матросскую форму, мерзавцы, переоделись, красные повязки нацепили. Расстреляли их, как собак. И анархисты безобразничают: не подчиняются революционной дисциплине, самоуправничают… А вы, хлопцы, марш по домам! Идите, говорю, по домам, вояки! Да смотрите, зря по городу не слоняйтесь… Сказал вам: идите учить уроки, и кончено!
Трофим Денисович, видно, был чем-то взволнован, махнул рукой и ушел. Никогда еще он так резко не разговаривал с мальчиками.
Под вечер к Сагайдакам явился Макс с красной повязкой на рукаве и винчестером на плече. Сопровождавших его через сад двух вооруженных компаньонов он послал на дорогу.
— Я не пьян! — заявил он заплетающимся языком. — Если вы поставите на стол бутылку-другую, мы чокнемся во здравие пролетарской революции и Совета Народных Комиссаров. Не удивляйтесь…
