вы там все? Закройте дверь!
Старшая операционная сестра с виноватым видом выставила нас с Наташей на лестницу.
Операция прошла успешно: хирурги, анестезиолог, вся бригада оказались на высоте. Необходимое время Сергей пролежал в реанимации, потом в хирургическом отделении: сначала сняли дренаж, потом швы, после чего его вернули в отделение Соловьёвой. Здесь его приняла Наталья, которая каждый день повторяла Ирине, словно заклинание:
— Я не позволю ему умереть… Мы вытащим его, вот увидишь…
Всё началось по новому кругу: капельницы, уколы, таблетки, физиотерапия, лечебная физкультура…
Его вытащили с того света в очередной раз.
Но Лабецкий больше не хотел жить. Он не видел в будущем никакого смысла: одинокий инвалид, физический урод, давно потерявший профессиональную классификацию… Ради чего, изнемогая, карабкаться на поверхность, влачить какое-то жалкое существование? Как только начали возвращаться силы, он стал продумывать план самоубийства.
Проще всего было поднакопить таблеток со снотворными, и Лабецкий пожаловался Ирине на бессонницу. Но проницательная докторша смерила его подозрительным взглядом и отказала по причине присутствия необходимых препаратов в капельницах, которые он получает по нескольку штук в день. Стащить таблетки из аптечного шкафчика на сестринском посту было невозможно — клиентура отделения слишком ненадёжная, и шкафчик запирался намертво, что по нескольку раз в день проверяла Наталья. Пришлось от самого простого варианта отказаться. Палата находилась на первом этаже и выбрасываться из окна тоже не имело смысла. Оставалось одно — повеситься. Лабецкий остановился на этом и стал тщательно продумывать детали суицида. По больничной нищете карнизов для штор в палате не водилось, но под самым потолком из стены торчал мощный ржавый крюк, оставшийся, видимо, ещё от предвоенных времён. Он должен был выдержать. Вместо верёвки можно использовать простынь… Да простит его Наталья за порчу больничного белья! Продумав всё до мелочей, поздним вечером Лабецкий приступил к выполнению задуманного. В отделении стояла тишина. Наталья с Ириной давно ушли домой. Дежурная медсестра и санитарка пили чай в сестринской; больные давно разбрелись по палатам. Лабецкий осторожно придвинул стул к двери, загораживая проход, и снял простынь со своей постели…
Наталья, вернувшись домой, попила чаю с душистой мятой, которую так любила, и включив телевизор, вытянулась на большом диване. Но какая-то смутная тревога, непонятное беспокойство мешали ей расслабиться. Понажимав беспорядочно кнопки пульта, она выключила телевизор и позвонила в отделение. Спокойный голос дежурной медсестры напряжения не снял, и, ругая себя за собственную дурость, Наташа оделась и пошла в больницу.
Лабецкий прикинул на глаз, какой ширины должен быть лоскут, который он собирался оторвать по всей длине простыни. Но едва он с треском надорвал и потянул, разрывая полотнище, стул, словно сам собой, отъехал от закрытой двери, и в палату вошла Наталья.
Лабецкий растерялся, замер с разорванной простынёй на коленях.
— Я так и знала! — С неожиданной ненавистью в голосе произнесла Наташа. — Я так и знала! Чего ты так испугался? Продолжай, продолжай! Хочешь, я тебе помогу? Простынь эту давно списать нужно было на ветошь, её не жалко. Ты продолжай…
Лабецкий не пошевелился. Он сидел, низко наклонив голову, и его бледное синюшное лицо медленно заливал румянец. Так ничего и не ответив Наталье, он опустился на постель и отвернулся к стене.
Наташа подняла с пола и машинально сложила упавшую простынь, повесила её на спинку кровати. Потом вдруг разом успокоилась, присела на стул возле окна и тихо сказала.
— Послушай, Сергей… Ты не знаешь… Я ведь тоже так хотела когда-то… Я пыталась повеситься, но верёвка разорвалась…
Лабецкий не сразу повернулся к ней. Быстро исподтишка взглянул ей в лицо, не слишком поверив в её слова. Но взглянув, понял — это правда.
Наталья в нескольких словах рассказала ему про Алёнку. Теперь он слушал её, широко открыв глаза, боясь пропустить хоть одно слово.
Она потрясла в воздухе своей покалеченной кистью.
— Вот видишь, Господь меня пальцев лишил, чтобы я всегда помнила об этом… Да разве можно забыть? А тогда… Никому не было дела до моих переживаний. Все меня презирали, ненавидели даже. Только одна Ирина… Она меня тогда спасла. И я выжила, как видишь.
Наталья замолчала. Лабецкий тоже молчал. Вздохнув, словно отгоняя от себя воспоминания, она продолжила.
— А тебя… Подумай сам своими затуманенными гордыней мозгами — сколько человек боролись за твою жизнь, дежурили подле тебя ночами, выхаживали тебя! И ты так легко можешь всех предать? И Виктора Николаевича, и Светлану, об Ирине я даже не говорю…
Лабецкий закрыл глаза. Смотреть в лицо Наталье не было сил. Она опять замолчала и молчала долго, грустная, какая-то опустошённая смотрела в окно, за которым была бледная летняя ночь. Лабецкий замер. Он так и лежал с закрытыми глазами на голом матрасе, с которого недавно стащил простынь.
Потом Наташа повернулась к двери.
— Я ухожу, Сергей. Охранять тебя, ставить здесь индивидуальный пост я не буду. Поступай, как знаешь. Но если ты сделаешь то, что задумал, ты уйдёшь из жизни трусом и предателем…
Она постояла ещё немного, держась за ручку двери, и потом добавила совсем тихо, со сдерживаемой тоской.
— До встречи с тобой, Серёжа, я на костылях ходила, понимаешь? Половину жизни провела на костылях. Я поверила, что мы… Мне показалось, что мы нужны друг другу…
Она ушла, бесшумно закрыв за собой дверь.
Как и положено по больничному уставу, Наталья доложила обо всё дежурному врачу. Миниатюрная девушка-ординатор, которой только сегодня Ирина доверила первое самостоятельное дежурство в панике всплеснула руками.
— Надо психбригаду?..
Наталья покачала головой и подвинула к ней телефонный аппарат.
— Звоните заведующей…
Сердце Ирины болезненно сжалось: что-то подобное она подсознательно ждала от Лабецкого. Сделав усилие над собой, она попыталась успокоиться и холодно дала распоряжение дежурной докторше: поскольку палата Лабецкого находится напротив сестринского поста, достаточно будет открыть в неё дверь, а медсестре с рабочего места не отлучаться ни на шаг. При необходимости звонить ей в любую минуту.
Наталья вернулась в крохотную комнатёнку, которая гордо называлась «кабинетом старшей медсестры», и тяжело опустилась на банкетку. Не спеша, надела было уличную обувь, но вдруг замерла, уронив руки на колени, и просидела так неподвижно до самого утра.
Лабецкий ещё долго лежал с закрытыми глазами. Удары сердца, больно бьющие в виски, постепенно становились тише и спокойнее. Он заставил себя встать, перестелил постель, потушил свет и плотно закрыл к себе дверь. Но она тут же вновь приоткрылась, и узкий пучок света упал из коридора на выщербленный пол палаты.
— Не закрывайтесь, Сергей Петрович… — Услышал он голос медсестры. — В палате очень душно!
