Другие дополнения в тексте характеризуют непоколебимую уверенность Маркелова в готовности народа к бунту и, с другой стороны, недоступность пропаганды крестьянам.
В «Формулярном списке» Марианна охарактеризована как «нигилистка». «Народнический элемент» полностью в ней отсутствовал, и только эпоха «хождения в народ» помогает понять ту Марианну, которую мы знаем по окончательному тексту романа, со свойственной ей жаждой «деятельного добра», стремлением быть полезной народу. Дополнения, внесенные в черновую рукопись в связи с образом Марианны, подчеркивают цельность ее натуры, чуждой сомнениям и колебаниям, беззаветную преданность делу, мужество и стойкость. Важной для понимания сущности образа Марианны является глава XV романа, где, после неожиданного признания Нежданова, перед Марианной открывается возможность служения народу, к чему она давно тайно стремилась. Тургенев много работал над этой сценой, пытаясь показать, как вдруг преобразилась эта угрюмая, молчаливая девушка. В главу XXII он вписал восторженные слова Марианны, обращенные к Нежданову: «…мы будем полезны — И никакой тут заслуги не будет — а счастье, счастье…» (с. 269). Другие добавления, внесенные в текст, характеризуют свойственную Марианне «жажду деятельности», жертвы «немедленной», ее готовность выполнять любую даже самую грубую работу. Так, например, в главе XXV появился текст: «Положим, революция еще далека… — вы только скажите нам…» (с. 291). В главе XXIX упоминается о том, что Марианна «мыла чумичкой горшки, и кур щипала, и даже расчесала какому-то мальчику его вихрястую голову». В черновом автографе после слов: «и кур щипала» — читаем: «и мела, и выносила воду, и чулки вязала». В главе XXXIII, описывая мужественное поведение Марианны в момент, когда полиция в связи с арестом Маркелова вот-вот должна явиться на фабрику, Тургенев сделал вставку: «О да! О да! — поддакнул Паклин — промолвил Соломин», где Паклин назвал Марианну «римлянкой времен Катона».
Любовная линия в романе (Нежданов — Марианна, Соломин — Марианна) претерпела некоторое изменение; Тургенев стремился психологически мотивировать неожиданность сближения Марианны и Нежданова, а затем постепенный отход Марианны от Нежданова и ее сближение с Соломиным. Важны в этом отношении варианты, не попавшие в окончательный текст. В главе XVI Нежданов следующим образом характеризует свое отношение к Марианне: «В нашем сближении личное чувство играло роль… второстепенную — а соединились мы безвозвратно. Во имя дела? Да, во имя дела!» «Так думалось Нежданову, — замечает далее автор, — и он сам не подозревал, сколько было правды — и неправды — в его думах» (с. 222). В черновом автографе фразам: «Во имя дела? — Да, во имя дела!» соответствует вариант: «Нет, не во имя одного дела… Я ее люблю, люблю как женщину». Тургенев внес в текст некоторые дополнения, показывающие зарождение любви Соломина к Марианне. Так, например, в главу XXIX он вписал текст «Марианна стояла к нему спиной — громче обыкновенного» (с. 320).
Образ Соломина подвергся меньшим по сравнению с первоначальным замыслом изменениям, чем образы Нежданова, Маркелова и Марианны, и это не случайно: задуманный писателем как просветитель-«постепеновец», Соломин остался таковым и в эпоху революционного «хождения в народ». Работая над образом Соломина, Тургенев стремился, с одной стороны, подчеркнуть демократичность своего героя, его близость к народу, выражающуюся даже в простонародности его облика, большое влияние его на окружающих и, с другой — противопоставить просветительскую программу Соломина революционной программе народников. Много работал писатель над портретом Соломина, отмечая то впечатление, которое он производит на других. Так, в черновом автографе Тургенев следующим образом передает размышления о Соломине Нежданова: «Да, думал он, в этом человеке есть что-то очень искреннее, и мужественное, и прямое» (Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 435). Были сделаны также дополнительные вставки на полях, рисующие впечатление, произведенное Соломиным на Марианну при их первой встрече (с. 286).
Существенны варианты, касающиеся общественно-политических позиций Соломина. В главе XVI Тургенев отметил, что «Соломин не верил в близость революции в России». В черновом автографе этой фразе соответствовал вариант: «Соломин не верил в близость, в возможность революции в России». Смысл поправки в том, что Соломин не отрицал возможности революции, но не верил в ее близкое наступление. Поэтому, относясь с симпатией к народникам, он в то же время «держался в стороне» (вариант чернового автографа: «держался в стороне и выжидал»). Очень выразительна в той же главе романа реакция Соломина на рассказ «о какой-то несправедливости на суде, о притеснении рабочей артели…»: «Шкуру дерут с нашего брата, — промолвил он сквозь зубы». Далее Тургенев сделал на полях чернового автографа вставку — размышление Соломина о возможных последствиях своих сношений с народниками: «А если правительству известно станет, что он знал, да не донес, и оно за это его накажет — ну что ж? оно будет право — и он роптать не посмеет (?). Попался — так терпи». Затем эта вставка была густо перечеркнута и от нее сделана отсылка к другой странице черновой рукописи, где имеется сходное рассуждение арестованного Маркелова (ср. с. 362 основного текста). В главу XXX писателем внесено очень существенное дополнение: «Но почему же он — дорога другая», разъясняющее своеобразие соломинской общественно-политической позиции по сравнению с позицией народников. «То есть собственно цель у нас с Маркеловым одна; дорога другая», — говорит Соломин Марианне (с. 331, 332).
Важными для понимания образа Соломина являются также дополнения, внесенные Тургеневым в главы XXVII (Соломин объясняет причины своего независимого положения на фабрике у купца Фалеева и дает краткую, но выразительную характеристику своему хозяину — с. 308) и XXIII (об отношении Соломина к буржуазным начинаниям русского поместного дворянства — с. 279). В заключительной главе романа в речи Паклина дана оценка общественного значения Соломиных, их роли в будущем преобразовании России, отсутствующая в окончательном тексте (подробнее об этом см. на с. 502–505).
Главу XXXVIII «Нови» Тургенев дополнил также речью Паклина, в которой характеризуется «застой совершенный» в русском обществе пореформенного периода (см. с. 386). Тексту: «и только та и совершилась реформа — А голод! А пьянство! А кулаки!» в черновой рукописи соответствуют следующие варианты: «[мужик и голоден и пьян] голод и пьянство, и только та и произошла <…> перемена, что все мужики надели картузы… а дворяне кабаки заводят». Устройство дворянами кабаков и ростовщичество — характерные приметы пореформенной России. Эту тему Тургенев затронул в главе XXIII «Нови».
Иллюстрацией упорного писательского труда над текстом могут служить главы XIX (о Фомушке и Фимушке), XXXII (особенно сцена в кабаке), XXXV (сцена у губернатора) и заключительная (XXXVIII), для которых характерно большое число поправок, вставок и дополнений. В процессе работы над главой о Фомушке и Фимушке были вставлены большие куски текста с ироническим описанием провинциального альбома, картины, изображающей Фомушку в виде охотника, и др. (см. с. 239–240 и 243–244). Есть в этой главе строки, не вошедшие в окончательный текст, но интересные для характеристики этих своеобразных «старосветских помещиков» (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 379–380, вариант к с. 132).
III
26 июля (7 августа) 1876 г. Тургенев известил Стасюлевича о своем прибытии в Буживаль и о намерении заняться переписыванием романа, которое, по предположению писателя, «не продолжится менее 6-и недель». В этом же письме Тургенев просил Стасюлевича дать в «Вестнике Европы» объявление о предстоящей публикации романа в журнале: «Я только потому еще секретничаю насчет заглавия, что, боюсь, кто-нибудь другой наскочит на то же слово; но если Вы бы захотели объявить об этом в „В<естнике> Е<вропы>“ — назвав роман по имени, — то приоритет остался бы за мною». Здесь же, во избежание будущих цензурных осложнений, Тургенев пояснил Стасюлевичу, что «плуг» в эпиграфе к роману «не значит революция — а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная, хотя глупой цензуре может показаться, что я потакаю молодежи…» (там же).
«Переписывание» романа было для Тургенева сложным творческим процессом. «…Вы сами знаете, что значит переписывать, — писал Тургенев Г. Флоберу 27 июля (8 августа) 1876 г., — бывают страницы, от которых не остается ни строчки». Позднее, размышляя, каким способом доставить Анненкову для прочтения рукопись, Тургенев заметил: «…положим, рукописи на почте не пропадают — но, однако, если б эта беда случилась с этой, оно было бы настоящею бедой, потому что я так много переделал и переиначил, переписывая, что вспомнить всё это было бы невозможно» (письмо к Анненкову от 26 сентября (8 октября) 1876 г.).
