В статьях Герцена 1850-1860-х годов нередки обращения к античной истории. Например, в истории гибели Римской цивилизации, павшей под ударами варварских племен, Герцен находил подтверждение своих идей о духовном крахе Западной Европы и неизбежном приходе на смену ей молодой, полуварварской, но полной непочатых сил России (см. «Письмо шестое» «Концов и начал» — Герцен, т. 16, с. 174–175)[84]. К теме «мира „вечного города“», побежденного варварами и гибнущего, Герцен вновь обратился в статье «Prolegomena», опубликованной в 1867 г. в возобновленном на французском языке «Колоколе» (см.: Герцен, т. 20, кн. 1, с. 58–59). «Что касается до самой твоей статьи, — писал Тургенев Герцену 30 ноября (12 декабря) 1867 г. в ответ на присылку французского, „Колокола“, — то ведь это между нами старый спор: по моему понятию, ни Европа не так стара, ни Россия не так молода, как ты их представляешь: мы сидим в одном мешке и никакого за нами „специально нового слова“ не предвидится».
«Римская тема», неожиданно появляющаяся в главе XXXVIII чернового автографа «Нови», также служит Тургеневу для постановки актуальной проблемы об историческом будущем России. По мысли Паклина, Соломины, являющиеся в современных русских условиях носителями прогресса, ведут Россию «к Риму», «к царству кулаков», «к историческим, прозаическим дубинам»[85], т. е. к созданию буржуазно-демократического государства, прозаического, лишенного высоких нравственных идеалов (такой была в представлении Тургенева буржуазия вообще)[86], но крепкого и сильного, подобно некогда могущественной Римской империи, хотя и «с примесью демократического элемента».
Тургенев охотно согласился убрать из романа не понравившийся Анненкову текст, очевидно, опасаясь, что его могут понять превратно, тем более, что сформулированная Анненковым основная идея «Нови» (революционное брожение как результат «невозможности существовать с абсолютизмом») вполне соответствовала замыслу писателя.
Замечания Анненкова послужили толчком к дальнейшей правке романа. Внесенные Тургеневым изменения и дополнения преследовали цель углубления основной идеи романа и в основном были связаны с образами Нежданова и Соломина.
Очевидно, в это же время, т. е. между 30 октября (11 ноября), когда Анненков возвратил рукопись Тургеневу, и 9(21) ноября 1876 г. (дата посылки рукописи Стасюлевичу в Петербург) Тургенев использовал набросанные им ранее «Заметки» (о них см. на с. 490), сделав ряд значительных в смысловом отношении вставок на полях белового автографа (подробнее см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 508). Ограничимся одним примером. В «Заметках» есть запись: «Фланелевый набрюшник». Тургенев использовал этот образ как иллюстрацию к проблеме взаимоотношений Нежданова с народом. Очевидно, дорожа этим образом и считая его художественно выразительным, писатель в беловом автографе трижды возвращался к нему, вписав на полях рукописи два варианта фразы с «фланелевым набрюшником», которые затем вычеркнул. Первоначально эта фраза, произносимая Паклиным, была обращена к Нежданову. В окончательном тексте ту же мысль развивает Нежданов в письме к другу Силину в главе XXX «Нови».
Дальнейшую правку текста романа Тургенев продолжил в корректуре, внеся в нее много существенных дополнений; некоторые исправления были сообщены им в письмах и телеграммах к Стасюлевичу, отправленных одновременно с корректурой или следом за ней. В корректурных листах романа, хранящихся в ГПБ, есть пометы Тургенева и Стасюлевича с точными указаниями времени отправления корректур первой и второй частей «Нови» из Петербурга и Париж и обратно[87]. Отметим лишь самые значительные дополнения, внесенные Тургеневым в корректуру.
В главу XV Тургенев добавил текст: «Эта девушка — в самую глубь его души!» (с. 221), характеризующий приподнято-взволнованное состояние Нежданова, для которого Марианна вдруг стала «воплощением всего хорошего, правдивого на земле, воплощением неиспытанной им семейной, сестриной, женской любви, — воплощением родины, счастья, борьбы, свободы!» Главу XXVI, где описывается бегство Марианны и Нежданова из сипягинского дома, писатель дополнил лирической концовкой: «Так была уже сильна роса — И воля, Алеша, воля!» (с. 302). Важные для понимания образа Нежданова и общего смысла романа вставки были вписаны Тургеневым в главу XXX, в письма Нежданова к Силину. Здесь появилась характеристика крестьянина Елизара, у которого «светлый ум и душа свободная, безо всяких пут», но который так же, как и другие крестьяне, не понимает неждановской пропаганды — «так и смотрит „нетом“!» (с. 327)[88]. В конце письма Нежданова к Силину Тургенев добавил в корректуре BE многозначительный постскриптум: «Да, наш народ спит… Но мне сдается, если что его разбудит — это будет не то, что мы думаем…» Существенные вставки Тургенев вписал также в предсмертное письмо Нежданова (глава XXXVII). К их числу принадлежит новая концовка («Да! вот еще — моя чистая, нетронутая!»), важная для понимания причины самоубийства Нежданова (с. 380). В главе XXXVIII была добавлена характеристика Нежданова как «романтика реализма», отсутствовавшая в беловой рукописи. В эту же главу были внесены писателем дополнения, цель которых — подчеркнуть общественное значение Соломина. Так, Тургенев уточнил, что завод в Перми Соломин организовал «на каких-то артельных началах». Здесь же добавлен восторженный панегирик Соломину Паклина: «Он — молодец! — А Соломин не такой: нет, он зубов не дергает — он молодец!», в котором превозносится постепенство Соломина (с. 384–385).
Многие из вписанных на полях корректуры текстовых вставок были ранее зафиксированы Тургеневым в «Прибавлениях» на с. 492 чернового автографа. Эти «Прибавления», по всей вероятности, были набросаны писателем в период вторичной правки беловой рукописи после ее возвращения от Анненкова.
Указания на некоторые менее существенные уточнения и исправления Тургенев сделал также в письмах и телеграммах к Стасюлевичу. Важнейшее из них связано с необходимостью из-за цензурных соображений видоизменить строку «Один царев кабак — тот не смыкает глаз» в стихотворении Нежданова «Сон» (глава XXX). В телеграмме к Стасюлевичу от 3(15) января 1877 г. Тургенев предложил два варианта для замены «царева кабака»: «Один душа кабак…» и «Один кабак не спит и не смыкает глаз». В письме к Стасюлевичу от 3(15) января 1877 г. Тургенев привел и третий вариант: «Один питейный дом — тот не смыкает глаз».
В последующих изданиях романа текст печатался с незначительными изменениями.
IV
Работая над романом, Тургенев предвидел цензурные затруднения[89], связанные с его опубликованием в России, но в то же время писатель сознавал, что, будучи напечатан за границей, роман «потеряет 9/10-х своего значения» (письмо к П. Л. Лаврову от 1 (13) февраля 1876 г.). Цензурными соображениями в значительной степени было вызвано желание писателя, чтобы роман был опубликован целиком в одной книжке «Вестника Европы», о чем он неоднократно писал Стасюлевичу[90].
Предстоящей публикации «Нови» не благоприятствовала и политическая атмосфера в столице: 6 декабря 1876 г. в Петербурге, перед Казанским собором, состоялась политическая демонстрация рабочих и студентов-народников. Опасаясь, что демонстрация отрицательно повлияет на судьбу «Нови», Тургенев послал Стасюлевичу 22 декабря 1876 г. (3 января 1877 г.) «объяснительное письмо», где изложил «те соображения», которыми он руководствовался при написании «Нови», подчеркнув при этом, что основная мысль романа «в сущности цензурна и благонамеренна». Это письмо Стасюлевич должен был использовать в случае возникновения цензурных затруднений.
Первая часть романа благополучно прошла через цензуру, но вокруг второй части «Нови» в Цензурном комитете разгорелась борьба, предопределенная тем отзывом, который дал заключительной части романа цензор В. М. Ведров. По словам цензора, «разрушительные начала движения в народ не изглаживаются самоубийством Нежданова (скорее смывающим с него неосторожный факт опьянения) и карою, поразившею Маркелова, — эти начала коренятся в упорстве Соломина, устроившего на артельных началах завод в Перми, в неограниченной преданности этому делу Марианны, в чрезвычайной скрытности соучастницы Машуриной, избегающей проговориться перед болтуном Паклиным, в злой насмешке над Сипягиным — чиновником-охранителем законов и власти»[91]. Публикация окончания романа, по мнению цензора, вряд ли возможна, так как в романе «указывается только на раннее, несвоевременное движение в народ, а не на отсутствие горючих материалов»[92].
При голосовании в Цензурном комитете судьба второй части «Нови» была решена положительно преимуществом, в один голос. О цензурной борьбе вокруг романа Тургенев писал В. Рольстону 6(18) февраля 1877 г.: «В Комитете цензуры произошла великая scission; но министр внутренних дел Тимашев добился разрешения печатать, за что я должен его благодарить, хотя он и заявил, что знай он заранее всю книгу, он никогда не допустил бы ее издания; но было уже слишком поздно — а если бы вторая часть была запрещена или искажена пропусками, это явилось бы своего рода оскорблением общества и скандалом. Итак, дело сделано. „Проскочило“, как говорят русские» (ср. с письмом к Ю. Шмидту от 13 (25) апреля 1877 г.).
