— С силовым подразделением пока повременим. У наших славянских соседей спокойно.
К тому же, Глостер, у вас есть деньги. Очень много денег. Более действенного оружия в мире нет. Работайте, Глостер.
— Есть. Извините, Лир…
— Да?
— Что делать с девчонкой? И с Гончим?
— Они еще живы?! — удивленно приподнял брови Лир.
— Да. — Глостер замялся:
— Приказа не было.
— И чем теперь заняты эта юная леди с джентльменом?..
— Ничем, — пожал плечами Глостер. — Просто живут.
— Просто живут… А что уголовники? Ведь эта девчонка завалила семерых, и среди них — самого Автархана.
— Я же говорил, все представлено так, будто произошла свара неизвестных пришлых и людей Автархана. Да и… Это смешно, но никто не поверит, если сказать, что семерых боевиков застрелила восемнадцатилетняя девчонка.
— Это правда. Никто не поверит. — Глаза Лира засветились азартом, мысль, пришедшая ему в голову, была столь изящна, что… — Просто живут, говоришь?.. — усмехнулся он. — Кто же им позволит жить просто с такими-то способностями?.. А что Гончаров?
— Ничего.
— Совсем?
— Абсолютно. Чист как ангел.
— И никаких выходов на спецслужбы?
— Нет. Мы проверили очень тщательно.
— Местных? А наших? ФСБ? ГРУ?
— Контактов не было.
— Может, еще будут?
— Все может быть… Прикажете устранить?..
— Нет. Сие слишком бездарно. Способности отменные. У обоих. Да и… Эта девочка со своим мужчиной очень удачливы. В нашем деле это не последнее качество, не так ли, Глостер?
Мужчина кивнул.
— Я подумаю над тем, как их использовать, — тихо произнес Лир. — А пока… Пока пусть живут.
— Да, Лир.
— Действуйте. И помните, времени у нас немного, совсем немного… А покойный Маэстро… Он был весьма талантлив, не правда ли?
— Этого никто не отрицает. Но… он в последнее время был совершенно ненормальным.
Лир повернулся к окну, опустил веки, устало помассировал их указательными пальцами…
Когда-то у него были иллюзии… Теперь их нет. Ему нравилось жить без иллюзий. И то, что он знал, он знал наверняка: у человека не может быть друзей. Только один верный — он сам. Все остальные — попутчики. И от них надо освобождаться по мере приближения к вершине. Возникают новые задачи, и тебе нужен новый попутчик, проводник, вьючный мул… Но до вершины дойдет только один! Один! А потому…
Важен закон: трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем! И во все века чернь кричала и будет кричать: «Да здравствует король!» В мире же нет ничего, кроме черни.
Время… Оно пожирает всех и все, кроме власти. Она безмерна и бесконечна.
Великие вожди знали в этом толк… Люди росли и видели перед собой только одного кумира, одну власть, одного бога… И готовы были умереть за него с улыбкой презрения ко всему… А он — он не был никому ничем обязан, он царил на той, недоступной вершине… Время смещает и их, но… В сознании людей они по-прежнему боги, и людишки, злые, завистливые, бесталанные, бегают по сторонам шустрыми глазенками в поисках нового кумира…
Сейчас время золота. Кумир бестелесен: зеленые бумажки, называемые деньгами…
Пусть для них деньги остаются целью, для него, Лира, они всегда будут лишь средством! Как жаль, что власть нельзя захватить с собой… Или — можно? И пусть царствует война… Ну да, война — единственное средство, позволяющее держать в узде и овец, и волков! Тот, кто правит войной, — правит миром! Как у Шекспира?
Увидишь — я верну ту власть, с которой, Ты думаешь, расстался я навек…
Разве король был безумен, когда произносил это? Лир открыл глаза, глянул на подчиненного:
— Скажите, Глостер, вы не пробовали читать Шекспира в подлиннике?
Стоявший перед столом ничего не ответил, но Лир, похоже, и не ждал ответа.
— Запомните одно, Глостер… — продолжил он. — Только абсолютно здравомыслящий человек может позволить такую роскошь, как безумие… — Лир привычно пожевал губами, глядя в стол. Произнес тихо:
— Жаль, что вы не любите Шекспира.
Глостер выдержал подобающую паузу, спросил:
— Я могу быть свободным? Лир поднял глаза от стола:
— Вы можете идти, Глостер. А вот быть свободным… В этом мире никто ни от чего не может быть свободным. Никто и ни от чего.
— Знаешь, мне по-прежнему бывает страшно. — Аля повернулась на бок, положив голову на ладошку.
— От темноты? — спросил Олег.
— Нет. От времени. Порой мне кажется, за спиной уже так много всего, а я… У меня… У меня так ничего и не сделано, я так ни к чему и не готова… И жизнь может пройти, и ничего после не останется.
— Как сказал один умный человек: поступайте, дорожа временем, потому что дни лукавы.
— А что значит «лукавы»?
— Злы, обманчивы, переменчивы… И уходят, ничего не оставляя по себе. Так что… Ты правильно боишься.
— Ну, вообще-то… Страшно мне не всегда. А порой и совсем не страшно. Особенно с тобой. Знаешь почему? Я знаю, зачем живу.
— Действительно?
— Ага. Человек ничего не может забрать с собой. Он живет, чтобы дарить.
Оставлять. Людям.
— И ты знаешь, что ты хочешь подарить?
— Пока нет, но ведь даже такое знание — не так мало… правда?
— Правда. А ты не боишься, что…
— Люди могут отвергнуть мой дар? Конечно боюсь. Но и это не страшно. Тогда просто будешь несчастлива. Но ведь это же не значит — несчастна, … В конце концов, счастье — ведь не самое главное.
— Действительно?
— Так говорят.
— Глупо говорят.
— Наверное. Зато я знаю, что самое главное…
— Знаешь? — улыбнулся Олег.
— Теперь знаю. — Девушка прижалась к нему, потерлась носом о щеку, что-то прошептала неслышно, одними губами… — Аля прижала его руки, как победительница. — И не притворяйся, что ты не слышал! Ты же — слышал?!
— Слышал…
Он прильнул к ней одним сильным и нежным движением, и она закрыла глаза, чувствуя, как улетает туда, в бескрайнюю чистоту неба…
…К утру крупными хлопьями пошел снег. Он засыпал и двор, и неопрятную землю, укрывая собою все, оставленное людьми.
