– Знаешь, Джузеппе, оставайся-ка здесь подольше… Мне чертовски не хватает настоящего парня. Все эти гости не по душе мне…
– Ну уж нет! Дворцы и замки – не моя стихия, если их… не требуется обобрать! Утром поскачу обратно, взгляну на твою яхту, а через денек и отплыву. Суденышко-то у тебя в порядке?
– Это мой морской конь. Он всегда оседлан и взнуздан.
– Тогда готовь письмо Каррачиоле. Ну, а к пьянчуге Бернсу пока придется послать с ответом другого расторопного малого. Пусть ребята Бернса подготовят там почву для Каррачиолы, чтобы тот смог управиться в долине быстро и гладко… Где сейчас Джеффри Мак-Райль? Он бы растолковал Бернсу…
– Джеффри в Архангельске. Торгуется с русскими бородачами. Лес для верфи я теперь покупаю у русских, и два корабля, «Орион» и «Френсис Райленд», болтаются между Архангельском и Бультоном, как ткацкие челноки… Нет, Джеффри занят.
– В долине… задача тонкая, Джакомо! К прибытию Каррачиолы там все должно быть готово. Письмецо Бернсу будет… рискованное!
Грелли с досадой оттолкнул пустой кубок и раскурил трубку.
– Мне давно нужен толковый и надежный секретарь. Мортон по горло занят сейчас как единственный юрист, которому я могу доверять, да и состарился он сильно. После бегства дочери он совсем опустился. Нет ли у тебя, Джузеппе, подходящего парня среди экипажа?
– Там есть этот Кольгрев, бывший гравер… Но у него неважное настроение. Нет, пожалуй, на корабле не подберешь никого. Но знаешь, Джакомо, сегодня я видел у Вудро одного малого, лет девятнадцати-двадцати. Парень здесь чужой, простой матрос, сидит на мели, потому что отстал от корабля, родные у него поумирали, вот и околачивается у Вудро. Он нарисовал его портрет так хорошо, что сам Ван-Дейк не смог бы вернее заклеймить Черного. Вудро стоит за своей стойкой как живой, а глаза так и смотрят на тебя, словно пистолетные дула. Пишет парень тоже хорошо, Вудро не нахвалится на этого Неда. Вот этот парень, пожалуй, и подошел бы тебе. Хочешь, я пришлю его завтра в Ченсфильд? Ты приглядись.
– Присылай. Как его полное имя?
– Кажется, Эдуард Мойнс.
– Хорошо! А послезавтра я приеду в порт проводить тебя и вручу письмо для Каррачиолы. Кстати, прими во внимание: Каррачиола пишет, что в Гвинейском заливе за тремя моими шхунами погналась какая-то старая французская калоша, допотопный фрегат под названием «Святой Антуан». Это было, правда, в апреле, но старый ворон, видать, давно караулит простаков в тех водах. Не сунься невзначай ему под пушки, Джузеппе.
– Эти пушки уже на дне морском, Джакомо! Ровно десять суток назад «Окрыленный» с дыркой в корме, без одной мачты и с выгоревшей палубой скормил этого «Святого Антуана» рыбам. Дело было ночью, в открытом море, юго-западнее Азорских островов. Французы открыли огонь первыми, и Блеквуд так ответил им, что через двадцать минут они взлетели на воздух. Из всего экипажа мы выудили одного отставного пехотного капитана, некоего Леглуа. Он сообщил, что судно несло службу в западных африканских водах, но получило приказ идти к берегам Америки, на перехват наших торговых кораблей. Похоже, что этот Леглуа не очень-то стремится на родину; тип довольно скользкий… Он-то и рассказал мне про французскую экспедицию, погибшую в дебрях Конго. Это была детская «работорговая» затея какого-то французского маркиза… Нет, уважаемый господин виконт, западные воды Африки уже освободились от «Святого Антуана». Спокойной ночи, Джакомо!
3
Багровое солнце выкатилось из-за горизонта и повисло в низкой пелене тумана. На конюшне седлали лошадей. Глухо лаяли и взвизгивали собаки. В сумраке аллей раздавался нетерпеливый топот, бряцанье удил и конское ржанье.
Сэр Фредрик в красном охотничьем рейтфраке первым вскочил в седло. Под ним заплясал темно-гнедой жеребец с длинной сухой головой, короткой гривой и высоко подстриженным хвостом. Псари не спускали со сворок рвущихся собак, чтобы лошади в сутолоке не передавили им лап. Егерь держал на привязи борзую Леди.
Генри Блентхилл долго ощупывал подпругу, прежде чем поставить ногу в стремя. Потом он легко перенес в седло свое грузное тело, и его вороной Патрокл, который без особого труда смог бы донести закованного в латы крестоносца до самой святой земли, встряхнулся, замотал головой и уронил клок пены на гравий дорожки.
Грум подвел к виконтессе ее серого коня. Леди Эллен, одетая по-мужски, в охотничьем фраке и широкополой черной шляпе, сбежала с крыльца, ударяя стеком по голенищу лакированного сапожка. Паттерсон поддержал ей стремя. В седле миледи казалась прелестным кокетливым мальчиком. Она взяла поводья в левую руку, обтянутую лайковой перчаткой, и шаловливо подняла свою лошадь на дыбы.
Из кустов вынырнул старший егерь, едва не наскочивший в тумане на собак. Он сообщил виконту, что три оленя обложены в лесу с ночи, цепь загонщиков уже находится на границе оклада и ждет сигнала.
– Туман, кажется, начинает рассеиваться. День будет ясным, – сказал Блентхилл, посылая шенкелями [98] свою лошадь вперед. – Сэр Фредрик, любезный сосед, я не из терпеливых! Вперед!
Кавалькада перешла на рысь и скоро миновала длинные уродливые корпуса и навесы нового кирпичного завода, выстроенного вдоль шоссейной дороги. Из высоких труб валил вонючий дым, и вереница молчаливых рабочих с бескровными, серыми лицами прошла мимо всадников; рабочие тащили носилки со свежеобожженным, еще теплым кирпичом. Всадников долго преследовал тяжелый запах угольного дыма, мешавшегося с туманом.
Еще дальше кавалькада потревожила большое стадо тонкорунных овец, охраняемое двумя злобными шотландскими овчарками. Псы накинулись было на привязанных охотничьих собак, те зарычали, и псари ударами арапников отогнали овчарок от узкомордых, визжащих борзых.
Из багрового солнце становилось огненно-желтым. Оно поднялось над лесом, и туман пушистыми клочьями поплыл вверх, в бесцветное небо. Темные кочковатые луга, осыпанные брусникой, и полоса порыжелого кустарника подступали к самой лесной опушке. Всадники придержали коней и стали делиться на партии.
Старший егерь перекинул со спины на грудь кривой охотничий рог, набрал полные легкие воздуху и приложил губы к мундштуку…
Протяжный серебристый звук, печальный и чистый, пронесся над лугами. Два ворона с карканьем сорвались с одинокой сосны на вершине холма. Длиннохвостая сорока, часто махая коротенькими крыльями, полетела от опушки в луга, а в глубине ожившей лесной чащи покатился волнами глухой нарастающий гул. Щелканье деревянных трещоток, отрывистые человеческие голоса, барабанная дробь, треск сучьев и пронзительные звуки рожков заглушили шорох ветерка в вершинах деревьев.
