У пограничного пункта спутников остановили чилийские карабинеры. Их начальник, вглядевшись пристально в приезжих, остановил свой взгляд на смуглом спокойном лице поэта и отдал ему салют.
— Сожалею, сеньор Неруда, — сказал он, — но вам придется вернуться обратно.
— Ремонт дороги? — с усмешкой спросил поэт, жестом руки показывая журналистам на карабинеров. — Беспокоитесь за нашу безопасность?
Начальник был в затруднении. Приказ, врученный ему два дня назад, составлен в туманных выражениях: не препятствовать открыто, но и не пропускать! Начальник был простой человек, он всех этих хитростей не понимал.
— Мое дело повиноваться начальству, сеньор Неруда! — упрямо повторил он.
— А что же вам приказало начальство?
Журналисты вынули блокноты. Карабинер вдруг понял, что проговорился, и резко сказал:
— Я не обязан отвечать на ваши вопросы, сеньор. Говорят, вы человек опасный.
— Может быть, и опасный, — очень мягко сказал Неруда. — Но я опасный для тех, кто торгует своей родиной. Только для них. Подумайте об этом на досуге, сержант.
В это время к ним подошел офицер аргентинской пограничной стражи и, обращаясь к поэту, проговорил:
— Сеньор Неруда, мне не нужно вашего паспорта. Я знаю вас в лицо. И я пропустил бы вас без всякой визы. Но вон за тем домиком стоят агенты американской федеральной разведки. Они присланы, чтобы помешать мне это сделать.
— И это солдат? — вдруг пробурчал чилийский стражник.
— Я солдат, — резко ответил аргентинец. — А рабом быть не желаю. Дед мой был раб, и отец бежал с табачных плантаций. На мою семью хватит ошейников. Одним словом… я хочу, чтобы этот сеньор свободно разгуливал по свету.
Аргентинец отколол от пояса букетик полевых цветов и положил их в руку Неруде.
— Возьмите, — сказал он. — Пусть в ваших стихах будут цветы аргентинской пампы.
Неруда и его спутники молча повернули обратно.
Протягивая Делии цветы, Неруда грустно пошутил:
— Цветы выросли в Аргентине. Им легче было перейти границу, чем мне.
Партия позаботилась, чтобы чилийцы узнали о происшествии на границе. На другой день об этом говорил весь Сант-Яго. Мальчишки распевали песенку о том, как Уолл-стрит преподнес в дар Гонсалесу лживый язык.
Пойманный с поличным, Гонсалес Видела вызвал к себе министра внутренних дел Ольгера:
— Если этого человека, — сказал он, — нельзя заставить замолчать, пусть говорит в тюрьме. Ордер я подпишу лично.
Но президент запоздал. Пабло Неруды уже не было в доме мексиканского посла. Его не было и в своем собственном доме. Его не было ни в одном из тех домов, куда врывалась полиция. Напрасно по всему Сант-Яго и окрестностям были расставлены патрули с приказом задерживать каждого человека, хотя бы издали напоминающего Неруду. Напрасно была усилена пограничная стража.
Неруды нигде не было. Партия надежно укрыла своего поэта.
Десятки друзей поэта были задержаны. Всех их спрашивали одно и то же:
— Назовите место, где в последний раз вы виделись с Нерудой.
И, словно сговорившись, они отвечали:
— Авенида Патрисио Линча.
А поэт Хувенсио Валье со смехом добавил:
— Но тогда я видел там и сеньора президента. Возможно, у него более точные сведения. Помнится, до выборов он называл себя близким другом поэта.
Полиция объявила награду за малейшие сведения о местожительстве поэта.
И вот однажды в полицию явился старик — разносчик почты.
— Я знаю, где находится Пабло Неруда.
Старика обступили полицейские и потащили его в кабинет начальника.
— Где Неруда?
— Он — в Венесуэле.
И старичок показал венесуэльскую газету, в которой была напечатана новая поэма Пабло Неруды — «Хроника. 1948 год».
Старика вытолкали из полиции. А он лукаво посмеивался:
— Как же, дотянутся они до Неруды!
Говорили, что в этот день растянутая улыбка сошла с лица Гонсалеса Виделы. Но через несколько дней среди чилийских властей опять переполох: новая поэма Неруды напечатана и в столице Аргентины. Значит, ему всё же удалось перебраться через границу и сейчас, переезжая из страны в страну, он рассказывает обо всем, что твориться в Чили?..
Но пока агенты североамериканской разведки искали Неруду по другую сторону Анд, на просторах южноамериканского материка, он, как ни в чем не бывало, продолжал жить в столице Чили Сант-Яго. Он никуда не выезжал. Просто он применил маленькую военную хитрость.
Свою новую поэму Неруда написал в первом же доме, где укрыла его партия после возвращения с аргентино-чилийской границы. В этом доме жили простые люди. Они знали лишь простую грубую пищу. Но они с удовольствием поделились ею с поэтом и освободили стул и стол, чтобы он мог работать. Они ходили в носках, чтобы не шуметь, когда он писал. А когда он окончил поэму и перепечатал в пяти экземплярах, они отнесли ее на почту и отправили в столицы пяти государств Южной Америки.
Так поэту удалось пустить своих врагов по ложному следу.
Поэт называл 1948 год — годом карабинов. Грабители народных богатств, поджигатели новой мировой войны заливают землю кровью простых людей.
В южные моря прибывает мистер Трумэн. Он собирается омыть кровавые пальцы в воде голубых морей. Только что он предал смерти двести юношей — греков.
Теперь Трумэн хочет, чтобы на этих берегах говорили лишь на его языке.
Обрати свои взоры к чилийской земле. Глубоко под землей лежит город Лота. Человек выбивает киркой черный уголь из мрачного пласта.
«Я бродил по дорогам и городамЯ по свету немало бродил, Но нигде я такой нищеты не видал,Не видал я страданий таких».
И поэт рассказывал о трагедии шахтеров Лоты. Сотни шахтеров идут на каторгу Патагонии, в антарктический холод, в пустыни Писагуа. Тиран Чили растоптал их надежды.
Поэт спросил себя:
«Что сделал ты? Пришли твои словаНа помощь брату в темной глубине?Разрушил ты губительный обман?И словом пламенным сумел ли защититьТы свой народ?»
Так он спросил себя и ответил: он рассказал народам Америки правду, и тогда сбежались предатели-министры, сбежалась вся стая полицейских псов, чтобы очернить имя поэта. Они закрыли ему выход у Кордильер, чтобы правда не перешла границу. Но не хочет умирать слово поэта, и его сердце свободно, чтобы обвинять.
Он знает: его народ победит, все свободолюбивые народы победят. Уж близится победа.
«Придет тот миг! К нему моя любовь.Нет знамени другого у меня!»
В конце поэмы было указано, что она писалась «где-то в Америке». Так Неруда еще раз заставил своих преследователей в поисках автора поэмы метаться по всему американскому континенту.
Но поэма писалась совсем не «где-то»: не вдали от чилийцев, не в чужой стороне. Она писалась в гуще чилийского народа, в самом сердце Чили, в простом, ничем не замечательном доме, в простой рабочей семье.
Сергей Воскресенский
Полярное лето
Записки полярника Рис. Н. Кустова 1. ДОРОГИЕ ГОСТИ
Самолет проходил над островом, закрытым широким ледниковым щитом. Зимними метелями снег на леднике был собран в гребни, — заструги.
Была ночь. Солнце стояло на севере, невысоко над горизонтом. Вершины застругов освещались косыми лучами, а во впадинах между гребнями лежали голубые тени.
Там, где ледник широкими языками спускался к морю, его бороздили трещины, вытянувшиеся вдоль краев языка, по течению. Лед, снег, черные скалы.
Самолет снизился. Теперь пилот мог рассмотреть на берегу пролива сложенные в кучу ящики и бочку, стоявшую поодаль. От ящиков через пролив тянулись, как показалось пилоту, следы саней.
Штурман не спускал глаз с приборов, радист ловил позывные, посылаемые с маленького островка, к которому они держали курс.
Нет, следы, пересекавшие пролив, были оставлены не санями, а тяжелыми гусеницами вездехода.
Пилот повел самолет прямо над ними.
Следы вездехода пересекли второй остров — он был гораздо меньших размеров — и протянулись двумя ровными нитями через другой пролив. У противоположного берега следы обрывались. Здесь же, покосившись набок, стоял и вездеход. Далее в глубь маленького островка тянулись неровные цепочки человеческих следов.
