Ничего не видно, ничего. Прямо как то, что творится у меня сейчас в душе. Непроглядная тьма.
Я вновь осталась одна.
И у меня не сохранилось, как в прошлый раз, любимой работы, которая немного помогла отойти от шока пять лет назад, и все эти годы давала смысл моей жизни, и я всегда могла сказать: «Ну вот, не получилось с любовью и семьей, зато приношу пользу миру, сею доброе и вечное…»
С позором, гаденько прогнали меня с работы, оправдывающей мою не сложившуюся жизнь. Приложили чистым личиком да в грязь.
А уж Стас, он-то…Как же так?
Это несправедливо, несправедливо… В голове вертелись тысячи речей, которые я могла бы сказать. Обвинительные, гневные.
Только говорить их было некому.
Я опять осталась ни с чем. Все надежды и планы рухнули в одну минуту, словно по щелчку великого фокусника. Поднимаю глаза к небу. Его я не вижу — за окном одна и та же темень, тем более, что сижу при свете около окна.
Мне не повезет, если я загремлю завтра в больницу, и глубоко не повезет, если станет плохо сейчас.
Вроде бы ничего, не сильно болит… Нет, нормально, Вероника. Все при тебе, и все с тобой…
Долго сидеть, ни о чем не думая, не умею. Чтобы не вспоминать о сегодняшних событиях, начинаю перебирать в памяти строчки стихотворений и подробности жизни классиков.
Потому что, несмотря ни на что, я все же остаюсь учителем русского и литературы.
Все твои мученья — только малость, если вся в крови земная ось.
Может, слишком дешево давалось всё, что и далось, и удалось?
За непрокаженность, неуродство доплати — хоть сломанным хребтом.
Всё, что слишком дешево дается, встанет слишком дорого потом.
«Не так уж и плоха моя жизнь», — устыдилась я обличающих строчек Евтушенко. Давно забыла его стихотворения, тем более, поэт не программный, а гляди-ка…
Вот они, издержки филологического образования. Больших денег оно мне не принесло, но в трудный час всегда припомнятся чьи-нибудь жизнеутверждающие слова, которые подбодрят и помогут. Моментально к стихотворению Евтушенко присоединились рубаи Хайама, строчки из любимейшего Нового Завета и Экклезиаста.
«Род приходит, и род проходит, и нет ничего нового под солнцем…»
Ничего нового. Также пять тысяч лет назад бросали любимых, охладевали чувствами к ним…Уходили от жен, оставляли детей, ничего не понимающих — или бежавших за ними: «Папа, не уходи!»
Вздрагиваю от картинки, которую себе тут же представила.
Если посудить, Вероника, тебе еще крупно повезло.
Мне все так же больно и плохо, но что-то изменилось. Через красоту языка высказанных когда-то мыслей я, как много лет назад, еще девочкой, сидевшей в классе на уроке литературы и внимательно слушающая учительницу, читающую всему классу стихотворение Заболоцкого, почувствовала себя на грани миров.
Именно тогда, кстати, я поняла, какую профессию выберу. Чтобы через красоту языка хоть иногда, ненадолго и случайно, но прикасаться к Тебе.
Я не одна, Ты рядом. Ты меня не оставишь. Никогда.
Здравствуй, Отче. Снова мы с тобой один на один: без купюр, без отвлекающих моментов типа благополучия и удачно сложившейся жизни.
Я не променяю наше общение ни на что другое.
Мне не вырваться, не убежать от себя. Я всегда знала, что надо быть другой, другой. Легко, как водомерка, скользить по поверхности жизни, не углубляясь в нее и не отравляя себе жизнь экзистенциальным отчаянием. Радостно улыбаться, вопреки всем потерям, и, сжав зубы и откинув все сомнения, стремиться к мечте.
Господи, как же больно…
У меня есть лучше, чем все эти призрачные мечты, которые часто не проходят проверку временем и жизнью. У меня есть Ты. Мой самый большой маяк, который никогда не посадит меня на мель. «Кого люблю, того наказываю».
Господи, как же больно…
Может, сегодня мне и досталось, но я не потеряла свою любовь к Тебе. Чувствую, как тонкими ниточками прорастает она через мою душу, схватывая ее, разваливающуюся во всех местах, некрасиво показывающую сейчас темноту и гниение. Тонкие-тонкие ниточки любви и веры, инерция которых не дает распасться моей душе, такие хрупкие — и такие нерушимые.
Эка невидаль. Предал, и из-за предательства сама отказалась от того, кого любила, и кто стал, как хотелось бы верить, испытывать к тебе какие-то чувства.
Еще с работы уволили, и плюнули в душу кое-кто из тех, о ком заботилась несколько лет, и с кем работала бок о бок.
Я жива, относительно здорова, только душа разрывается на части. Пожалуй, мне стоит поблагодарить за легкие испытания.
Не впервой начинать заново. Пора бросить вредную саможалость и перетерпеть это время. Боль души может никуда не уйти и уже, как говорил мудрый Лев Николаевич, вряд ли получится обнять тех, кого простил.
Но с этим всем можно научиться жить.
Рано утром я позвонила Розе Андреевне и передала из рук в руки ей Жужика, а сама легла в больницу по ее же протекции. Старую сим-карту вытащила, сообщив новый номер нескольким близким людям — и только.
Стас ехал на тренировку, матерясь в полный голос.
Прискакала стрекоза! Стас ей так и сказал: «А пойди-ка попляши». Более некультурно, разумеется. И довел до ее сведения, что он думает по поводу эффектных появлений и киданий в его объятья, тоже не очень вежливо.
Алиска сразу полезла целоваться. Упала на него — Стас даже засек момент, когда ее коленки подогнулись. Еще подумалось: «Помочь или не стоит?», но он подхватил ее не раздумывая, а проанализировал ситуацию после. Как не подхватить человека, который падает? А нужно было. Ударилась бы фейсом об асфальт — и балаган закончился сразу, не успев начаться.
«Я отомщу, Стасик. Твоя баба пожалеет, что с тобой связалась» — прошипела, стиснув зубы, Алиска в конце разговора. А вот здесь Стас не стал деликатничать, немного потряс зарвавшуюся сучку. «Слышь, красота, держись от моей женщины подальше. Иначе я тебе устрою такой рай — пожалеешь, что родилась. Ты меня знаешь…»
Алиска замычала беспомощно, и глазки у нее забегали. Больше она не угрожала. Перешла к упрашиваниям и слезным мольбам спасти ее от правоверного. Стас послал Алису обратно, к этому самому правоверному. На том и расстались.
Тварь. Пусть только попробует что-нибудь сделать Веронике. Он этой шалаве по горлу самолично чиркнет, и даже не дрогнет. Стас редко кипел от гнева, но гадина умеет бить по самому больному…
Еще когда они с Пулей были на учениях в Дагестанских горах, чуть не подрались из-за Пулиного очередного откровения.
Тот хохотал и уверял Стаса, что при определенных обстоятельствах можно воевать и убивать даже баб — кого угодно! «Просто ты, Стас, скрываешь от себя, насколько ты гад. Вроде бы и понимаешь, а все равно цепляешься — за правила там, за мораль…» Стас сегодня понял, что, к сожалению, в его случае Пуля был прав.
