совершенно ужасное: чтобы наблюдать его без содрогания, требовалось незаурядное мужество. Не стану отрицать, у меня волосы встали дыбом и кровь заледенела в жилах. А Зади, я заметил, крепко стискивал зубы, чтоб не стучали. Я повернулся к Луизе. Увы! Несчастная жена лежала на земле без чувств. Мгновенно забыв обо всем остальном, я отбросил в сторону факелы, подхватил бедняжку на руки и с помощью Зади спешно понес обратно в дом. Анаконда преследовать нас не стала, что можно считать единственной нашей удачей. Беспамятство длилось долго, а когда нам наконец удалось вернуть Луизе дыхание жизни, очнулась она для того лишь, чтобы снова и снова вызывать в уме кошмарные картины, которые ее воспаленное воображение раскрашивало (если такое вообще возможно) еще более страшными красками, чем было в действительности. Она непрестанно взывала то к мужу, то ко мне, а поскольку я не мог оказать успешную помощь в другом месте, с моей стороны было бы жестоко покинуть несчастную, не постаравшись утешениями и заверениями рассеять мрачные мысли, терзавшие ее горячечный ум.
Так прошел остаток ночи, к концу которой в нас осталось еще меньше надежд и решимости, чем было в начале. Забрезжило печальное утро. Но едва только солнце взошло над горизонтом, в комнату ворвался Зади. Глаза у него сверкали, а сердце колотилось с такой силой, что он задыхался и давился словами.
– О мистер Эверард! – воскликнул он. – Мой хозяин… мой дорогой хозяин! Он не потерял надежды!.. Не потерял мужества!.. Он пытается сообщиться с нами! Скоро мы узнаем, как у него обстоят дела… чего он хочет, чтобы мы сделали… каких действий ожидает от нас! Да, да!.. Скоро мы всё узнаем!
Прошло изрядно времени, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы внятно объяснить причину своего бурного волнения. Оказалось, при зрительном обследовании павильона старик обнаружил просунутый в дверную щель лист бумаги, который застрял в ней уголком и теперь трепыхался на ветру, не в силах вырваться. Вне сомнения, то было письмо: Сифилд надеялся, что какой-нибудь удачный порыв ветра отнесет послание в нашу сторону, но, к сожалению, не сумел полностью протолкнуть листок в тесную щель. Прочитать письмо невооруженным глазом не позволяло расстояние, да и в любом случае Зади не знал грамоту, а потому он со всех ног бросился ко мне доложить о своем открытии, которое вселило в меня известную надежду, хотя и не такую сильную, как наполнявшая душу верного слуги.
Мы поспешили к павильону, подошли еще ближе, чем отваживались до сих пор, и с помощью превосходной зрительной трубы я попытался разобрать буквы, начертанные на жизненно важной бумаге. Увы! Единственное, что я сумел разобрать, так только то, что на ней действительно начертаны какие-то буквы: тонкий листок безостановочно трепетал на ветру и ни разу не пришел в состояние покоя хотя бы на две секунды кряду. Мое неистощимое нетерпение, мои неутомимые усилия долго боролись с очевидной невозможностью успеха, но так и не дали мне ничего, кроме твердого понимания: продолжать попытки – только время попусту тратить. Зади, затаив дыхание, неотрывно следил за каждым моим движением.
– Значит, не получается, да? – наконец проговорил он, мертвенно бледнея смуглым лицом и зримо дрожа всем телом. – Ну что ж, ничего не попишешь! Пойдемте обратно в дом. Но не падайте духом: я принесу вам бумагу.
– Да что такое ты говоришь, старик? – воскликнул я, пораженный столь неожиданным заверением. – Твое доброе намерение достойно твоего доброго сердца! Но ты просто станешь бесполезной жертвой своей преданности. Ты подвергнешь себя гибельной опасности, а письма все равно не принести не сумеешь. Такое не под силу ни одному смертному!
– Может, оно и так… может, вы и правы, – сказал индус. – Но я должен хотя бы попробовать. Мне чудится, будто голос хозяина кричит мне: «От этого письма зависит мое спасение!» Разве достоин я зваться его слугой, если останусь глух к крику своего хозяина? Клянусь богом моих праотцев, я либо вернусь к вам с письмом, либо никогда уже не вернусь.
С каждым произнесенным словом голос Зади крепчал, шаг становился тверже, и огонь решимости все ярче разгорался в его больших темных глазах.
За время нашего спора мы достигли двора, и там несравненный слуга в сосредоточенном молчании занялся необходимыми приготовлениями. Замысел состоял в том, чтобы с головы до ног укрыться под покровом, сплетенным из веток и пальмовых листьев, похожих на те, которыми змея, праздно резвясь или бешено неистовствуя в кронах деревьев, усеяла весь холм. Под такой вот лиственной накидкой он рассчитывал потихоньку подкрасться к павильону, не привлекая внимания анаконды.
– Я с самого раннего детства привычен к подобной работе, – пояснил старик. – В прошлом я слыл искусным охотником на слонов и при помощи такой уловки часто добывал этих громадных животных.
Еще несколько минут – и Зади облачился в свой необычный наряд. С собой он не взял никакого оружия, кроме кинжала. И он решительно воспретил мне идти с ним: сказал, мол, вы лишь подвергнете свою жизнь опасности, а помочь мне все одно ничем не сможете. Он был совершенно непреклонен, и мне пришлось уступить. Но я положил, по крайней мере, сопровождать благородного храбреца взглядом и страстными молитвами. С балкона, обеспечивавшего беспрепятственный обзор окрестности, я наблюдал за отважным Зади, пустившимся в смертельно опасное предприятие.
Из предосторожности он направился к холму кружным путем и приближался с той стороны, где павильон сокроет его от взора врага. Время от времени старик пропадал из виду среди подлеска. Но даже когда он снова показывался из зарослей, я порой сомневался в своем зрении – настолько осторожно и умело он перемещался на четвереньках, то камнем застывая на месте, то скользя вперед незаметным движением, почти неуловимым для человеческого глаза. Зади являл собой живой пример безграничного терпения, осторожности и ловкости, какие использует дикарь, устраивая засаду или бесшумно подкрадываясь к врагу.
Теперь, почти неразличимый в своем наряде среди высокой травы, обильно усыпанной сломанными ветками, Зади в тысячу мелких змеиных движений подполз к самой стене павильона. Сердце мое бешено колотилось: с одной стороны я видел анаконду – да, пока еще ничего не подозревающую, но все равно внушающую ужас своим обликом и показывающую свою чудовищную силу мощными прыжками с дерева на дерево; а с другой стороны, на расстоянии не более десяти ярдов от нее, я видел бедного немощного старика, чья сила заключалась только в храбрости и осторожности.
Зади меж тем сохранял такое спокойствие и такую неподвижность на своем нынешнем месте у входа в павильон, что чудовище никак не могло
