и охватить глазом всю протяженность гигантского тела. То было зрелище, возбуждающее в равной степени ужас и восхищение: самая необыкновенная, самая блистательная красота сочеталась в нем со всем, что способно внушить страх наблюдателю. И хотя, глядя на змею, я ощущал непроизвольную дрожь во всем теле, мне все же пришлось признать, что еще никогда прежде не видел я ничего более пленительного и приятного для взора.
Анаконда по-прежнему вилась и скручивалась бессчетными кольцами средь пальмовых ветвей, да с такой неутомимой живостью, с такой немыслимой быстротой, что зачастую глаз не успевал уследить за ее движениями. Порой она цеплялась концом хвоста за верхушку самого высокого дерева, вытягивалась во всю длину и начинала раскачиваться туда-сюда подобно маятнику часов, едва не касаясь головой травы, а в следующий миг, прежде чем глаз успевал уловить ее намерение, вдруг полностью скрывалась среди лиственных пологов. Иногда она скользила вниз по стволу, навиваясь на него кольцами, иногда закручивала самый конец хвоста вокруг корня, вытягивала в траве свое невообразимо длинное тело, а голову высоко поднимала и описывала ею в воздухе круги, то большие, то малые, в зависимости от своего капризного желания.
Именно последняя поза позволила нам с большей точностью разглядеть необычайное богатство и красоту раскраски рептилии. Длинное гладкое тело покрывал плотный панцирь блестящей чешуи, надежно защищавший от любого нападения. Голова была желтовато-зеленого цвета, в середине черепа имелось большое темное пятно, от него к челюстям шли узкие бледно-желтые полоски. Такого же цвета широкая полоса подобием ожерелья обнимала горло, по сторонам которого находились два оливковых пятна, формой напоминавшие щит. Вдоль хребта тянулась цепь своего рода черных волн с заостренными верхушками, от нее по бокам туловища зигзагом спускались узкие красные и широкие ярко-желтые полосы (чередуясь в строгом порядке), а ближе к серебристо-белому брюху они бледнели и незаметно исчезали. Но больше всего общему ослепительному эффекту пестрой раскраски способствовали бессчетные ярко-пурпурные пятна, беспорядочно разбросанные по спине рептилии, ибо при малейшем ее движении все они сливались в солнечных лучах с прочими контрастными цветовыми пятнами, образуя единое радужное сияние. Насколько я восхищался великолепием змеиного покрова, настолько же удивлялся громадной толщине жуткой твари: в обхвате она была не меньше, чем мужчина средней комплекции. Однако Зади, сопоставив длину туловища с толщиной, с уверенностью заявил, что анаконда сейчас в исхудалом виде по причине необычайно длительного голодания.
Спокойствие, с каким мы вели наблюдение, было внезапно нарушено, когда змея вдруг прекратила свои воздушные кульбиты и неподвижно застыла у подножия пальмы с поднятой и повернутой к павильону головой, словно прислушиваясь!
Боже, с какой бешеной силой заколотилось мое сердце! Если мой друг действительно сидел взаперти в павильоне (что с учетом всех обстоятельств казалось вполне вероятным), значит, вне всякого сомнения, чудовище почуяло его близкое присутствие и теперь приготовилось к решительной атаке! В окнах с закрытыми внутренними ставнями мы отчетливо увидели отражение мерзкой змеиной головы со сверкающими холодным огнем огромными пристальными глазами. Но казалось, даже сама анаконда испугалась своего ужасного облика: она тотчас отпрянула прочь, а затем опустилась наземь, скользнула вперед и кольцом обвилась вокруг павильона, как если бы решила бесповоротно лишить намеченную жертву всякой возможности бегства, заключив ее в свой непреодолимый магический круг. Пронизанный страхом за своего друга, я забыл о собственной безопасности – вскинул ружье к плечу, и пуля просвистела в воздухе. Будучи превосходным стрелком, я не сомневался, что направил выстрел точно в голову чудовищу. Но то ли у меня рука дрогнула от волнения, то ли ровно в тот момент рептилия чуть поменяла позу – не знаю. Одно лишь могу сказать наверное: ни малейшее содрогание гигантского тела не дало мне основания предположить, что змея хоть что-нибудь почувствовала. Тем временем Зади схватил меня за плечо и силком оттащил назад, в глубину зарослей.
– Ах, мистер Эверард! – вздохнул он. – Я прекрасно знал, что все наше огнестрельное оружие анаконде нипочем. Чешуйчатая шкура делает ее неуязвимой, если только не палить в упор. Сейчас вы просто-напросто подвергли опасности свою жизнь, ни на шаг не приблизившись к тому, чтобы помочь моему хозяину.
Змея и впрямь не обратила никакого внимания на мой выстрел. Напротив, она еще долго не оставляла попыток проникнуть в павильон сквозь какое-нибудь из окон. Но в конце концов, явно утомившись от бесплодных усилий, медленно отползла прочь и спряталась под зеленым зонтом пальмовых листьев. Мы уже знали, где она укрывается, но теперь пребывали в совершенной растерянности относительно средств, наиболее подходящих для спасения нашего друга.
Пока мы так вот стояли, не сводя глаз с павильона, дверь вдруг слегка дрогнула. Спустя минуту запор медленно отодвинулся, дверь на полфута приоткрылась, и из нее выскочила маленькая Психея – породистая левретка, любимица и неразлучная спутница Сифилда. Словно сознавая грозящую ей опасность, она стремительно бросилась вниз по склону холма, но еще стремительнее анаконда одним мощным рывком выпрыгнула из своего высокого укрытия и схватила несчастное животное. Мы услышали лишь короткий полузадушенный взвизг, знаменующий предсмертную агонию, ибо ужасные челюсти, шевельнувшись всего два или три раза, переломили собачке хребет и раздробили все кости. Затем змея подтащила добычу к подножию дерева (видимо, для необходимых в таком случае усилий ей требовалось зацепиться хвостом за ствол или крепкую ветку), растянулась в траве и принялась черным языком отделять плоть от костей раздавленной левретки.
Душевная боль, причиненная мне этим зрелищем, самим по себе тягостным и отвратительным, превратилась в невыносимую муку, когда после первых мгновений удивления и ужаса я сообразил, что оно означает! Теперь окончательно подтвердился факт, в который я, тщась сохранить хоть тень надежды, до сих пор упрямо отказывался верить. Сифилд действительно находился в павильоне. Очевидно, услышав выстрел моего мушкета, он понял, что друзья где-то рядом. Только он мог так осторожно приоткрыть дверь, чтобы выпустить свою маленькую любимицу из их общего убежища. И Зади был уверен, что заметил на шее у левретки ленточку, к которой крепилось что-то белое, не иначе записка. Значит, то было его послание НАМ! Крик о помощи! Священный призыв не покидать его в час крайней нужды! Страшно подумать, какие душевные муки он пережил! И какие душевные муки испытывал даже теперь! До какой степени отчаяния должен был дойти его ум, прежде чем его дрожащая рука решилась отодвинуть засов, служивший единственной преградой между ним и страшной гибелью! Как разрывалось его нежное, доброе сердце, когда он изгонял из укрытия свою любимую верную спутницу, посылая навстречу смертельной опасности! Как
