Только поздно ночью вернулся я в свою берлогу, но не расположен был ложиться на койку; поневоле вышел и стал бродить при чудном лунном свете.
Вокруг луны, по обыкновению, держалось большое кольцо, а над кольцом дуга, которая касалась его верхнего края, но концами своими была обращена вниз, а не вверх. Она походила как бы на часть круга, центр которого лежал далеко ниже луны. На нижней части кольца находилась ложная луна, или, вернее сказать, большое светящееся поле, резко выделявшееся в верхней части, где оно соприкасалось с кольцом и имело желтую оторочку; отсюда оно расширялось книзу в виде треугольника. Пятно это походило на сегмент дуги нового кольца, расположенного над первым и соприкасающегося с ним. Поперек луны проходило несколько светлых полосок облаков cirrus, и общее впечатление от всего этого получалось фантастическое».
«Суббота, 22 декабря. Все тот же юго-восточный ветер. Настоящий шторм: над нашей головой вой и грохот, буря рвет снасти.
Одно удовольствие – слышать все это, ведь, наверное, нас несет с большой скоростью на север. Высунешь нос из-за тента, которым покрыта палуба, – так и засвистит в ушах, снег хлещет тебе в лицо, и в одно мгновение весь побелеешь. А стоит дойти до нашей снежной хижины – обсерватории или даже меньше, как совершенно теряешь «Фрам» из виду. С большим трудом удается держать глаза открытыми – их слепит снегом. Удивительно ли, если мы прошли уже 83-й градус? Но боюсь, что радость едва ли будет сколько-нибудь продолжительна: барометр упал слишком быстро, а ветер между тем достигает 13 и 15 м в секунду.
Ночью около 12 ч 30 мин судно внезапно получило сильный толчок, от которого все затрещало. Лежа на койке, я еще долго чувствовал сотрясение. Затем ясно послышался грохот и гул сжатия. Попросил вахтенного прислушаться, откуда оно идет, и понаблюдать за льдиной, на которой мы сидим, – вдруг она расколется и снаряжению будет грозить опасность. Вахтенный доложил, что слышит треск сжатия и впереди, и за кормой, но вообще трудно отличить его от свиста бури в такелаже.
Сегодня днем в половине первого «Фрам» снова получил мощный толчок, еще более сильный, чем ночью. Судно продолжало дрожать некоторое время после толчка; вероятно, сжатие шло с кормы, но из-за шторма ничего не было слышно. Эти сжатия очень интересны; можно думать, что вызваны они ветром; но наступают они все-таки довольно правильно, хотя сизигийный прилив еще не начался. И даже больше того: несколько дней тому назад, когда сжатия начались, был чуть ли не минимальный прилив. Сжатие происходило не только вчера и сегодня, но и в четверг; первый раз в 9 ч 30 мин, а второй в 11 ч 30 мин. Натиск был такой силы, что Педер, который стоял у полыньи для опускания лота, несколько раз отбегал, полагая, что лед под ним трескается. Любопытно, что после такого долгого периода покоя мы слегка нервничаем, когда «Фрам» получает подобные толчки и когда чувствуешь, что все вокруг дрожит, как при сильном землетрясении».
«Воскресенье, 23 декабря. Ветер тот же и дует с той же силой: скорость 13–14 м в секунду Снаружи так метет, что ничего нельзя различить; вдобавок совсем темно. На палубе, на корме, около штурвала и релингов намело глубокие сугробы снега. Теперь, выходя на палубу, получаешь полное представление о зиме на дальнем Севере. С содроганием, но вместе с тем и с чувством искреннего удовольствия думаешь о том, что в такую погодку тебе незачем пускаться в путь куда-то по льду; ныряешь в парусиновую дверь и, спустившись вниз, в каюту, залезаешь в теплую постель.
Скоро, однако, придет наш черед выходить волей-неволей и днем и ночью в любую погоду, под открытое небо.
Утром в кают-компанию пришел Петтерсен, дежуривший эту неделю при собаках, и спросил, не хочет ли кто-нибудь взять ружье и пойти вместе с ним на лед. Там, кажется, бродит медведь. Я пошел за Педером. Но ничего на льду не обнаружилось. Как только мы вышли, собаки перестали лаять и стали играть друг с другом. Петтерсен прав, говоря, что «погода ужасная». Стоило повернуться лицом к ветру, как дыхание перехватывает, снежная пыль забивает рот и нос. Судна не видно на расстоянии нескольких шагов, так что весьма неблагоразумно от него удаляться. К тому же спотыкаешься постоянно на всех этих снежных сугробах и ледяных нагромождениях, то натыкаясь на глыбу льда, занесенную снегом, то проваливаясь в яму.
Барометр и сегодня падал равномерно и быстро; теперь, наконец, он снова начал немного подниматься, но все же показывает не более 726 мм. Термометр дает, по обыкновению, обратную кривую. Он поднимался вплоть до послеполудня, когда показывал -21,3 °C, теперь же, по-видимому, начал очень медленно опускаться. Но ветер все еще сохраняет прежнее направление. Он, вероятно, загнал нас довольно далеко на север, наверно дальше 83-го градуса. С радостным чувством слушаешь его гул и свист в снастях.
Ах, если бы только не знать, что все земные радости крат-ковременны!
Сейчас, в полночь, пришел вниз штурман, стоявший на вахте, и сообщил, что лед треснул как раз позади будки для термометра, т. е. между ней и лункой для опускания лота. Трещина эта образовалась на том самом месте, где была она летом; вероятно, вся ледяная глыба, на которой мы находимся, раскололась по направлению от передней трещины к задней. Термограф и другие инструменты вынуты из будки, так как иначе мы рискуем потерять их, если начнутся подвижки льда. Впрочем, едва ли вероятно, чтобы что-нибудь угрожало им. Лот для измерения глубины мы перенесли подальше, на другую сторону трещины. Над полыньей остались только козлы с железным блоком».
«Четверг, 27 декабря. Опять Рождество, и так далеко от родины! Как пасмурно и уныло! Тем не менее у нас настроение вовсе не удрученное, скорее даже наоборот; я жду чего-то крупного, значительного, таящегося впереди. После долгих часов неизвестности мне чудится уже конец мрачной ночи. Нет больше сомнений в том, что наше предприятие увенчается успехом, оно предпринято не напрасно, время не потрачено попусту, и мы не обманем возложенных на нас надежд. Тяжел, быть может, как утверждает молва, жребий исследователя, и жизнь его полна разочарований, но она полна и чудесных мгновений, тех мгновений, когда он видит победу человеческой воли и человеческого разума, когда перед ним открывается гавань счастья и покоя.
Я нахожусь сейчас в странном расположении духа, в каком-то особенном волнении. Я даже не расположен описывать эти дни: мысли приходят и уходят одна за другой. Не понимаю себя. Да и кто может познать глубину человеческой души? Мозг наш – весьма сложный механизм.
«We are such stuff as dreams are made of»
[ «Mbi – существа, сотканные из того же вещества, что и грезы»].
