Захваченная и покоренная книгой, Золотинка не очень удивилась, когда один из сторожей, забирая после скудного обеда посуду, обронил, остановившись на пороге:
— Вы просили прогулку. Собирайтесь.
Когда это Золотинка просила? Наверное, все ж таки просила. Хотя ничего теперь не помнила, одурев от чтения.
Что же касается «собирайтесь», то прихватить с собой «Азы» ей не позволили, а больше и нечего было собирать. Они прошли коридор, имевший ряды железных дверей по бокам. Не слышно было, впрочем, никаких узников; за все время заключения Золотинка так и не дозналась были ли у нее товарищи. Миновали тюрьму и оказались в одном из узких подземных ходов общего пользования, которые пронизывали собой окрестные горы на десятки верст. Имелись еще, как Золотинка слышала, большие дороги, тянувшиеся на огромные уже расстояния, — они связывали между собой города Республики. Впрочем, Золотинка из-за недостатка опыта не могла бы отличить большую дорогу от пригородных путей, оставалось только гадать. Шагающий впереди сторож слепил ее ярко сверкающим на макушке огнем.
— Куда мы идем? — спохватилась она четверть часа спустя.
— Это место называется четырнадцатые ворота.
Стражники, оба, имели при себе самострелы с десятком стрел в колчане, одеты были в зеленые куртки, обычные шапки с огненными шариками, которые пигалики носили в подземельях, и высокие лесные сапоги. Снаряжение это ничего не говорило Золотинке или же, напротив, говорило слишком много, так что она отказывалась понимать, а переспрашивать из какого-то суеверия не смела.
Глухая каменная стена, замыкавшая короткий тупик, дрогнула и поехала, бесшумно надвигаясь, потом пошла в сторону, в боковой выем. Растворилась сверкающая щель — с воли брызнуло солнцем. Четырехугольный проем чуть больше обычной двери открыл пронзительной ясности вид на заросшие зеленью склоны.
От воздуха кружилась голова. Пошатываясь, Золотинка озирала горы, заросшие мелколесьем вперемежку с лугами. Простор полнился шептанием ветра. Звенели цикады.
— А ключ? — сторожа заговорили вполголоса, не довольные друг другом. Один повернул назад в темную дыру ворот. И когда Золотинка оглянулась, не застала уже ни пигалика, ни ворот: скала закрылась, поглотив пигалика. Товарищ его, что остался в одиночестве, опустился на землю и положил самострел.
Это был коренастый пигалик средних лет, моложавый лицом, но с заметной проседью в бороде. Молчаливый и равнодушный до удивления. Он лег, едва коснувшись травы, надвинул на лоб плоскую шапку с потухшим белым шариком на темени и прикрыл глаза, обратившись в сторону солнца.
— Можно я пройдусь? — спросила Золотинка, когда убедилась, что ждать больше нечего. Тюремщик ее явно понимает прогулку в самом общем, казенном смысле — как мероприятие. — Я пройдусь! — повторила она немного погодя еще раз, громче. Но стражник отлично слышал и отнюдь не спал.
— Не далеко, — процедил он, не размыкая век. — Отсюда не убежишь.
Золотинка обвела глазами замыкавшие долину вершины; на севере они поднимались сизыми голыми глыбами. Нигде нельзя было приметить признаков оседлой жизни. На поросших травой склонах поблизости от ворот не примечались даже овечьи тропы, которые неизбежно опутывают собой все обитаемые места.
Подобие дорожки, которая начиналось у порога двери, потерялось уже в двадцати шагах, всюду поднималась нехоженая трава. Скоро Золотинка оказалась в полнейшем уединении среди кустарника, в низине, где было жаркое, настоянное на пряных запахах безветрие. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, кажется, надсадно, прямо в уши звенела цикада. От звона этого кружилась голова. Золотинка остановилась, ощущая необыкновенную слабость. Мысль о побеге пронзила ее потрясением. Понадобилось усилие, чтобы припомнить, что там, в камере, остались «Азы». «Азы» стоили побега или побег стоил «Азов», сразу не сообразишь.
Ни на чем не остановившись, в неразрешимом сомнении она сбросила толстый тюремный халат, только сейчас заметив, отчего же так жарко — до истомы, и осталась в смуром шерстяном платье со шнуровкой. Потом сломала ветку, выкрутила ее, оборвала размочаленные волокна и опять остановилась, озираясь. И не было ведь никакой, решительно никакой причины, чтобы так сильно, так гулко стучало сердце! Ничего ведь еще не произошло…
Замедленно, ощущая вялость в руках, Золотинка привязала к сучку пояс и стиснула его, зажмурилась, страстью своей и волей обращая его в хотенчик.
Плохо очищенная, с остатками листвы ветка зависла в воздухе, принюхиваясь. Рогулька тянула назад, но не туда, где за гребнем подъема остался дремотный стражник, — левее. Вряд ли хотенчик имел в виду возвращение к воротам, не трудно было сообразить, что он ищет выход из горных теснин и кряжей.
Золотинка начала подниматься, не понимая еще, значат ли первые эти шаги побег… И вздрогнула: опершись на уставленный в землю самострел, стражник поджидал ее так, словно извечно тут и стоял, наблюдая проказы узницы.
— Это что? — спросил он довольно спокойно.
— Хотенчик. Я только что его сделала. Тот самый, о нем говорилось на суде.
— Волшебство не разрешается, — возразил стражник, подумав. Он вообще не склонен был к скоропалительным выводам. — Дайте сюда.
Безобразно выломанная, с листвой и свисающими клочьями коры ветка вызывала у честного пигалика недоумение.
— Это хотенчик? — переспросил он. — Такой… неряшливый?
— Вы же не дали мне ножа.
Пигалик принял упрек. «Подержите», — пробормотал он, передавая Золотинке самострел взамен хотенчика, и со всей тщательностью тугодума принялся обстругивать веточку кинжалом.
— А так полетит? — спохватился он вдруг, задним числом уже уразумев, что пристрастие к отделке и порядку не всегда может быть уместно в волшебных делах.
— Я сама не знаю.
«Разве попробовать, в самом деле?» Пигалик покосился на волшебницу, подозревая подвох, — черт знает чего можно было ожидать от этих чудесных карих глаз… И пустил хотенчик.
…Который обнаружил живой нрав и потянул в жестокую чащу зелени, где через шаг-два нужно было продавливаться сквозь сплетение колючих ветвей, чтобы проложить себе путь на другие три шага.
Не получая указаний, узница осталась охранять самострел, впрочем, не взведенный, без стрелы. Случайное и малоответственное занятие не занимало, конечно же, помыслы ее целиком. Надумала она последовать за тюремщиком, но отказалась от этой затеи, запутавшись подолом в кустарнике. Впереди различались отчаянный треск, шорох и досадливые возгласы. Наконец что-то хрустнуло особенно торжественно и весомо. Похоже было, пигалик провалился — яму какую нашел или сорвался с обрыва. Остервенелое, но беспомощное, в сущности, пыхтение, сопровождаемое ломким шуршанием веток.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
