Сюда бы жареную утку!
– Уж поздно! Какая теперь утка? – сказала Юэнян.
Пинъэр зарделась от стыда.[519]
Да,
Чтоб смысла избежать двойного,Обдумывай любое слово.
Простодушная Юэнян и не подозревала, на что намекала Цзиньлянь.
Однако не будем больше говорить, как они лакомились крабами, а расскажем пока о Пинъане.
После пыток Пинъань выбежал на двор и, потирая избитые ноги, пошел к себе. Ему забинтовали кровоточащие пальцы.
– За что тебя, брат, так батюшка избил? – наперебой спрашивали его подошедшие к нему Бэнь Дичуань и Лайсин.
– А я откуда знаю?! – отвечал со слезами на глазах Пинъань.
– За то, что Бай Лайцяна пустил, – сказал Лайсин.
– Да ты ж сам видал, – говорил Пинъань, – как я его задерживал. Нет, говорю, батюшки, а он, знай, лезет. Подошли к зале, спрашиваю, что вам, дядя? Батюшка, говорю, за городом на проводах, а когда вернется – неизвестно. Не дождаться, мол, вам. А он отвечает, подожду, и, ничего не слушая, усаживается, а тут батюшка показался, они и встретились. Он, оказывается, зашел просто повидаться. Выпил чай и сидит. Тут господин Ся прибыл. Он вышел, отсиделся во флигеле и опять не уходит. Пришлось батюшке его к столу приглашать. Другой бы со стыда сгорел, посидел немножко – и домой, а этот своего все же дождался – наелся, напился и только тогда стал собираться, а мне за него вон как попало. Батюшка упрекал, у ворот, мол, не стою, всех пропускаю. Да разве я его пускал?! Просто не удалось мне с ним справиться. Попробуй его удержи, когда он прет со всей силой. Вот мне и досталось за него. Чтоб его Небо покарало, проклятого! Выроди он, сукин сын, сыновей-разбойников, дочерей-поблядушек! Чтоб тебе здешний кусок впрок не пошел – хребет переломил!
– Хребет сломается – легче выйдет, – пошутил Лайсин.
– Чтоб ему этим куском подавиться! Все б ему нутро вывернуло! – ругался Пинъань. – Во всем свете не сыщешь другого такого толстокожего да бесстыжего, как этот сукин сын. Прокрался, даже собака не тявкнула. За столом так на все и набрасывался, побируха проклятый! Хоть бы кто отделал тебя, голодранца, чтоб у тебя задница сгнила, рогоносец-жополиз!
– И сгниет, не узнаешь, – заметил Лайсин. – А вонь пойдет, скажет, газы, мол, замучили.
Все расхохотались.
– У него, наверно, росинки дома не водится, – продолжал Пинъань. – На что похожа, небось, его благоверная, если он только и рыскает, где б утробу насытить, как бы дома не варить. Чем так опускаться, лучше уж пусть жена полюбовника заводит. Лучше в рогоносцах ходить, чем так унижаться, чтобы тебя вся прислуга презирала.
Да,
На людях он бездельник, праздный мот,В дому – жена голодная орет.
Дайань между тем подстригался в лавке. Заплатив цирюльнику, он вышел наружу.
– Пинъань! – крикнул он. – Не хотел я тебе ничего говорить, но ты меня из терпенья вывел. Господам служишь, а нрава хозяйского не раскусил. Чего ж теперь на других пенять? Никто ведь не требует, чтобы ты серебром мочился, золотом ходил, но надо же соображать, к обстановке прилаживаться. Одно дело, дядя Ин или дядя Се. Их пускай в любое время, дома батюшка или нет. Другое дело – остальные. Зачем же его пустил, когда тебя батюшка предупреждал, а? Кого ж и наказывать, как не тебя!
– Наш Пинъань – как ребенок несмышленый, – пошутил Бэнь Дичуань. – Он только баклуши бить научился, а тут другой нашелся – мяч гонять мастак. Целыми днями ногам покоя не дает.
Все рассмеялись.
– Ладно, ему за Бай Лайцяна досталось, а Хуатун за что тисков отведал? – спрашивал Бэнь Дичуань. – Так сладко, должно быть, хоть угощай. К столу, знаю, приглашают за компанию, а вот тиски вместе отведать – что-то не слыхивал, а тут нашелся компаньон.
Хуатун потирал пальцы и плакал.
– Не плачь, сынок! – уговаривал его, подшучивая, Дайань. – Вон как мамаша тебя балует – жареные баранки на пальчики тебе нанизала, а ты капризничаешь.
Однако хватит говорить о шутках слуг.
Симэнь сидел в пристройке, наблюдая за Чэнь Цзинцзи, как он упаковывал подарки и писал визитные карточки. На другой день утром их отправили в Восточную столицу в подарок высокому зятю Цаю и командующему Туну, но не о том пойдет речь.
На следующий день Симэнь отбыл в управу, а Юэнян с остальными женами отправилась в гости к супруге У Старшего. Хозяйки, украшенные жемчугами и перьями зимородка, в халатах из узорчатой парчи заняли пять паланкинов. Их сопровождала в небольших носилках жена Лайсина. Сунь Сюээ и дочь Симэня остались домовничать.
С утра пришел Хань Даого, чтобы в знак благодарности преподнести Симэню жбан цзиньхуаского вина, особым образом поджаренного гуся, пару свиных ножек, четырех уток и четырех пузанков. На визитной карточке было написано: «От Почтенного ученика Хань Даого с нижайшим поклоном». Хозяина не было дома, и Шутун не решился принять подарки. Коробки с коромыслом оставили до его прибытия. Увидев подношения, Симэнь велел Циньтуну вызвать из лавки Ханя.
– Что это значит?! – спрашивал он. – Для чего ты покупал подарки? Не могу я их принять.
– Я вам так обязан, батюшка, – говорил, кланяясь, Хань Даого. – Вы за меня вступились, столько мне сделали, что мне никогда не отблагодарить вас сполна. Какие это подарки?! Лишь ничтожный знак моей вам преданности. Умоляю вас, батюшка, не побрезгуйте, возьмите хоть ради смеху.
– Да не могу я! – возражал Симэнь. – Ты же у меня в приказчиках. Мы как одна семья. Как же я могу принимать от тебя подарки? Нет, забирай, пожалуйста, обратно.
Встревоженный Хань Даого долго еще упрашивал Симэня. Тот, наконец, согласился взять вино и гуся, а остальное наказал слуге отнести домой к Ханю.
– Пошли приглашения дяде Ину и дяде Се, – велел он Шутуну и обратился к Хань Даого: – После обеда пусть Лайбао посидит в лавке, а ты приходи.
– Вы отказались от моих подношений, а теперь хотите, чтобы я еще причинил вам лишние хлопоты?! – заметил Хань Даого и, поблагодарив за приглашение, удалился.
Симэнь Цин купил всевозможных закусок, и после обеда в крытой галерее близ Зимородкового павильона был накрыт квадратный стол.
Первыми прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида.
– Приказчик Хань был так любезен, что преподнес мне подарки – говорил им Симэнь. – Я наотрез отказался принять, но он так меня упрашивал, что пришлось взять гуся и вино. Неловко, думаю, одному лакомиться, вот и пригласил вас с ним за компанию.
– Он со мной насчет этих подарков советовался, – подхватил Ин Боцзюэ. – Неужели, говорю, хозяину в диковинку твои подарки? И нечего, говорю, тебе зря хлопотать. Все равно не примет. Ну, и каков же результат? Прав я оказался. Я, можно сказать, брат, к тебе в самое что ни на есть нутро пролез!
После чаю они сели за двойную шестерку, а через некоторое время пришел и Хань Даого. После приветствий сели за стол. На почетных местах сидели Ин Боцзюэ и Се Сида, место хозяина занимал Симэнь, а сбоку пристроился Хань Даого.
Появились подносы и блюда, и вскоре стол был заставлен разнообразными деликатесами. Не успели их распробовать, как принесли два огромных блюда – гуся с лапшой и целую груду печеных на пару масляных пирожков. Лайаню было велено подогреть в медном кувшине цзиньхуаское вино, Шутуну – обслуживать гостей, а Хуатуну – подавать кушанья. Шутун наполнил чарки.
– Ступай попроси у матушки Старшей крабов, – сказал ему Ин Боцзюэ. – Скажи, дяде Ину, мол, захотелось полакомиться.
– О каких крабах ты говоришь, пес дурной? – прервал его Симэнь. – Может, о двух пакетах от командира военного поселения господина Сюя? Так должен тебе сказать: их мои жены доели. А ту малость, что осталась, засолили. – Симэнь обернулся к Хуатуну: – Иди соленых крабов принеси. Жены у меня сегодня в гостях, у супруги шурина У Старшего пируют.
Вскоре Хуатун принес два блюда соленых крабов. Ин Боцзюэ и Се Сида с такой жадностью на них набросились, что немного погодя оба блюда заблестели, как начищенные. Шутун снова наполнил чарки.
– Ты же знаешь, что дядя Ин под сухую пить не может, – сказал ему Ин Боцзюэ. – Хвалился, южные напевы знаешь. Хоть бы разок послушать. Ну-ка, спой, я и выпью чарку.
Только Шутун хлопнул в ладоши и запел, как его перебил Ин Боцзюэ:
– Нет, так не пойдет. Взялся дракона играть, будь добр, прими драконье обличье. Ступай подкрасься, подрумянься, нарядись барышней, тогда и пой.
Шутун обернулся в сторону Симэня, ожидая, что он скажет.
– Ах ты, сукин сын! – в шутку заругал Ина хозяин. – Ишь, совратитель нашелся! – Он взглянул на Шутуна и распорядился: – Раз ему так хочется, пойди попроси Дайаня, пусть принесет платье. Наряжайся и выходи.
Дайань направился первым делом к Цзиньлянь, но Чуньмэй ничего ему не дала. Тогда он прошел в дальние покои и выпросил у горничной Юйсяо четыре серебряных шпильки, большой гребень, подвески, золотые с поддельными изумрудами сережки, ярко-красную кофту с застежкой и зеленую юбку на подкладке с лилово-золотистой бахромой по подолу. Юйсяо дала ему немного пудры и румян.
