Впереди заскрипело – это Гаврила Спиридонович открыл потайную дверь, пахнуло сквозняком с запахом лошадиного пота и навоза. Анжела скривилась:
– Фи!
И Луговская не удержалась, чтобы не потрепать ее за щечку:
– Что ты, дорогуша, так пахнет свобода.
Силы у меня кончились раньше, чем болото. Когда я споткнулась уже, наверное, десятый раз, не заметив в полудреме кочку с украшением в виде зеленой квакши, Илиодор потребовал привал:
– Все, господа, моя невеста спит. Давайте же не будем доводить ее до отчаяния, ведь вы понимаете, о чем я говорю, – он заговорщицки подмигнул старикам, – гроссмейстерше Ведьминого Круга проще утонуть в болоте, чем признаться, что она хочет есть, пить и просто поваляться на траве.
– Да, господа, она же еще совсем ребенок, – засуетился Архиносквен, – вот сухая земля, давайте задержимся.
– А почему бы нам просто не перенестись к этой вашей Лысой горе? – задал кто-то дельный вопрос.
– Господа, – всплеснул руками Илиодор, – вы думаете, эта семнадцатилетняя… мм… фея, которая грудью стоит за… э-э… вековые традиции своего Круга, снизойдет до портала МАГОВ? – Он снова сделал ехидное многозначительное лицо, получив в ответ двенадцать таких же мерзеньких усмешек, и удовлетворенно заключил: – Ну, мы понимаем, что она скорей всего оседлает свое помело и на нем благополучно ускользнет.
«Вот старичье, – подумала я, засыпая, – он же их за нос водит». Шевельнулась вялая мысль, что Илиодор подозрительно восторженно относится ко всякому чуду, совершенному пришлыми колдунами. Прошлепает ли кто-то по воде, не желая петлять тропой, зажжет ли огонек, чтобы лучше было видно, он тут же всплескивает руками и преувеличенно громко радуется: «О! Да это же настоящее чудо! И сколько ж праны вы потратили на светлячка?» Совсем как вор, который решил ограбить загулявшего в кабаке дурачину и ревниво следит, чтобы тот не переплатил кабатчику, и гонит прочь от него продажных девок.
Мне начали сниться Ведьмин Лог и управляющая Лушка, одетая в великокняжеские одеяния, неспешно прогуливающаяся по скотному двору и дающая при этом поучения:
– Скотину надобно держать в чистоте. Встанешь утром – накорми, обиходь, проверь, не болен ли кто, не поранился ли. Зайдешь к поросям – посмотри: не заедают ли слабенького, если слабеньких много – проверь почему, может, болеют. В первую очередь думай о скотине, а как накормишь, так и сама ступай поешь.
Сухо щелкнули перед носом пальцы Архиносквена, я распахнула глаза и поняла, что сна ни в одном глазу.
– Поешь, – с улыбкой протягивал мне запеченную куриную ножку Илиодор.
Я с подозрением потянула носом, с виду эта нога выглядела как родная сестра той самой, за которую я унижалась. Илиодор, видимо, прочел мои мысли по лицу, поскольку тут же возмутился:
– Не надо принимать меня за чудовище, думаешь, я буду кормить тебя трехдневной кислятиной? Это мне еще мама в дорогу собрала. Кушай, вкусная.
– Ненавижу тебя, – заявила я, вырывая из его рук еду, и только на втором куске поняла, что все двенадцать старичков, златоградец и Пантерий смотрят на меня с умилением. Кусок встал поперек горла, я стиснула зубы, надеясь, что сейчас не опозорюсь, раскашлявшись, и попробовала незаметно стукнуть себя по спине два раза.
– Был у меня похожий забавный случай, – встрепенулся Пантерий, потом спохватился, глядя на меня испуганно, и с криком: – Щас я тебе морсу принесу! – унесся прочь.
– Спелись, – осуждающе посмотрела я ему вслед и попыталась вспомнить: – Слушайте, господин подлый чернокнижник, пока я дремала, я говорила что-нибудь во сне?
– Не знаю, – он почесал в затылке, – в животе у тебя урчало, а так все молча.
– Тьфу на тебя! – огрызнулась я и, чувствуя, что не могу вот так вот, как животное, сидеть в тишине и грызть курицу, потребовала: – Ну начинай оправдываться.
Все маги с интересом посмотрели на Илиодора, а я, облегченно переведя дух, сгрызла еще кусочек, делая заговор на правду и усмехаясь, дескать, сейчас посмотрим, как ты мне врать станешь, но тут же нахмурилась – как неприятно все-таки есть, когда на тебя все таращатся. Каково же королям и императорам ежедневно терпеть эту муку? Следить, чтобы соусом кафтан не заляпался, чтобы крошки на губах не висли, брр.
Илиодор, застигнутый врасплох моим требованием, сделал жабье личико и теперь моргал, не в силах придумать очередную враку. Или у него их было столько, что они теперь теснились в его воображении, борясь друг с другом за право быть рассказанной?
– Поменьше фантазий, поближе к жизни, – поощрила его я.
– А, ну это просто, – сразу обрадовался Илиодор, привстал, шагнул порывисто ко мне.
Потом смутился, спрятав глаза, и, видимо, решил, что лучше будет, если он припадет на одно колено, нежно держа меня за руку. Все было бы хорошо, если бы это была не та рука, в которой я нервно стискивала исходящую соком курицу.
– Понимаешь, – начал он проникновенно, – стыдно говорить, но я рос робким, даже запуганным ребенком. Нет, в воображении своем я был великим из великих, разил драконов и красавиц добивался. Беда, что это было лишь в моем воображении. Мы, чернокнижники, и так таимся от людей, а я был ну сущим… кротом, боящимся высунуть наружу нос. Я так опасался насмешек вульгарных девиц, что даже умолял матушку отправить меня в монастырь.
– В женский? – спросила яг видя, как моя курочка ну просто исходит слезами. Я попыталась подтянуть руку поближе, но он так вцепился и глянул на меня с таким осуждением, что смутил бы даже камень.
– Когда я тебя увидел, я захотел потрясти твое воображение, свершить нечто такое… Перевернуть весь мир! Но я ошибся, разве моя страсть не оправдание мне? Я насовершал ошибок, но неужто ты меня осудишь за любовь?
Я всхлипнула и, догадавшись, взялась за курицу левой рукой, вгрызшись в нее, шмыгнула носом:
– Хорошо сказал, мерзавец, давай еще. И не забудь, что первый раз ты видел не меня, а Ланку, или ты влюбился, когда меня тебе кошкой продавали? Лично меня как девушку это настораживает.
Он отряхнул колени, поднимаясь, ища, обо что бы вытереть руки, потом понял, что кафтан его можно смело выбросить, и потому воспользовался полою.
– Ладно, мне нет оправдания, – решительно начал он во второй раз, – семья моя всегда славилась изощренными придумками, рождая от поколения к поколению все более коварных и жестокосердных чародеев.
– О! – обрадовалась я. – Необычное начало. – Отбросила обглоданную косточку и тоже вытерла руки о его кафтан, все равно он уже начал его марать, дак какая разница.
– Я с детства бредил властью, – начал он загробным голосом, с неудовольствием осматривая свой кафтан, – истории о страшных чародеях, державших в страхе целые народы, мне бередили душу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
