По вечерам, сидя в своем номере, она отдыхала, позволяя себе хоть на несколько часов снять надоевшую маску «девушки из Краснодара» и стать хоть на пару часов собой. И она много думала, не только о деле, хотя почти все ее время именно мысли о посольстве и о Роби занимали ее разум, но по вечерам, сидя в тишине своего просторного люкса, она все чаще и чаще задумывалась о будущем и о своем месте в нем.
Особенно сильными такие мысли становились после разговоров с Яном, он не скучал, и хотя спрашивал, скоро ли она приедет, по тону чувствовалось, что это лишь для формы, просто так надо, а этот малыш, несмотря на свой возраст, очень хорошо понимал как, что и когда надо делать. Может, это гены, думала Фатима, отложив телефон в сторону после очередного разговора с сыном, ведь он все же 3-е поколение элитной семьи, может, умение притворяться и вести светские беседы закрепляется в генотипе и передается потомству как необходимый навык? Если так, ее ждут еще не такие сюрпризы.
Но я его мать, думала она, чувствуя, как волна протеста нарастает внутри, что было раньше – кануло в Лету, неважно, как он жил до меня, теперь я его мать, и должно же что-то быть и от меня. Должно, и будет, шепнул ее внутренний голос, только вряд ли это что-то тебе понравится.
И она засыпала тревожным сном, где перемешивались ее переживания, мысли и люди, которых она любила и которых потеряла. То она врывалась в посольство, среди теней выделяя Роби, а когда он поворачивался к ней лицом, она вдруг видела, что это Ян, тот самый черноволосый и голубоглазый Ян, которого она тогда встретила и которого так и не могла забыть. Она замирала от шока, а рука сама нажимала на курок, к счастью, она сразу просыпалась и не видела, как пуля достигает цели.
Ей снилась ее мать, она держала на руках ее сына, маленького Яна, и нежно качала его. Дай его мне, говорила Фатима, почему-то она боялась за сына, хотя сама не понимала, с чего, ведь это ее мама, самый лучший на свете человек. Но она боялась, поэтому все настойчивее требовала отдать ей малыша, он виделся ей таким, каким пришел к ней, в той самой переносной кроватке. Дай его мне, снова повторяла она, ты ведь умерла, не трогай своими мертвыми руками моего живого сына. Ты тоже умерла, печально говорила ей мать, не сводя глаз с малыша и не отдавая его, ты такая же мертвая, как и я, мы обе покойницы, ты – смерть. И он не твой сын, добавляла ее мертвая мать, поднимая голову от ребенка, и тогда Фатима видела, что это вовсе не ее мама, поэтому она так волновалась, это же мертвая жена Евгения Ситко, настоящая мать Яна. Он мой, обезумев кричала Фатима, она хотела кинуться на этот призрак и забрать сына, но не могла сдвинуться с места, и только беспомощно кричала снова и снова. Он мой, теперь мой, он никогда не будет твоим, но жена Ситко не реагировала, продолжая так же невозмутимо покачивать малыша. И тогда Фатима просыпалась, повторяя уже вслух одну и ту же фразу: «Он мой».
Просыпалась она всегда рано, несмотря на то, что поздно ложилась, в другие дни она бы с радостью досыпала положенные часы, но сейчас была рада поскорее выскользнуть из негостеприимных объятий местного Морфея. Она приводила себя в порядок, медленно надевая привычную маску, и собиралась с мыслями. Ее очень волновало то, как она проникнет в посольство, пока никаких вариантов у нее не было, но это не в первый раз, она знала, что в свое время все встанет на места, ей только нужно поскорее увидеть само здание, охрану, а не шляться по городу в компании этих придурков. Но прикрытие есть прикрытие, она не могла привлекать к себе внимание и разгуливать по городу одна, отдельно от группы, поэтому она с нетерпением – как и остальные, но совершенно по другим причинам – ждала экскурсий по реке и набережной. И этот день наконец настал.
С самого утра все только и говорили о предстоящей поездке к реке, погода была прекрасная, легкие белые облака и пронзительное голубое небо. Погода за нас, говорил Рома, она усилит впечатление от увиденного. И правда, Влтава казалась такое же синей, как и небо, только более плотной, а здание Национального театра на фоне неба и легких облачков выглядело совсем как сказочный дворец. Фатима даже на несколько минут забыла о своих тревогах и просто любовалась прекрасным зданием, весна и погода сделали впечатление поистине незабываемым, ей так и казалось, что она перенеслась в сказочный мир, где живут принцессы, драконы, рыцари и колдуны, где нет асфальта и машин, а только бескрайние просторы полей и лесов, и разбитые дороги, по которым торговцы ввезут свои тыквы и кукурузу на местные ярмарки в большие города за высокими стенами. Она сделала снимок, прекрасно зная, что не сохранит его, такая уж у нее жизнь, ей нельзя ничего хранить, это слишком опасно, но запечатлела и сохранила образ там, куда не могли добраться люди, в своей душе и памяти, где хранила все самое ценное.
– Прекрасное здание, – заметила Ева, оказавшаяся вдруг рядом с ней, – внутри оно ничуть не хуже, по крайней мере, было.
– Вы бывали там? – Спросила Фатима, она впервые услышала, что Ева уже бывала в Праге, она так же, как и все, ходила по городу, никогда не подавая вида, что все это уже видела, а может, и не раз.
– Да, давно это было, – она немного печально улыбнулась своим воспоминаниям, – мы с Владом приезжали сюда в свой самый лучший отпуск. Мне тогда было 36, и я выглядела как настоящая леди, со мной всегда пытались заговорить на английском или французском, я отвечала. Влад страшно ревновал, но никогда не подавал вида.
– Вы не говорили, что уже бывали в Праге, – заинтересованно улыбнулась Фатима.
– А зачем? – Пронзительные голубые глаза Евы как будто просвечивали ее насквозь, – кому это интересно, это лишняя информация, а я всегда считала, что перегружать собеседника рассказами о себе – дурной тон.
Она одарила Фатиму своей сдержанной улыбкой и удалилась к мужу, возившемуся с фотоаппаратом. Удивительная пара, опять подумала Фатима, выглядят как короли и ведут себя так же. Что-то в осанке этих стариков заставляло их выглядеть красиво и благородно, при том, что одежда их не была дорогой, и ни одного украшения не было на Еве, тогда как все женщины
