— Не стоит беспокоиться. Это я вам дам гарантию. Я достану Бронсона. Я уделал Картера... помните такого?
— Из Нью-Йорка, что ли? Еще как помню!
— И однажды Фэйрфакс оказался в моих руках. Скоро я достану и Бронсона. Это означает, что, если мне понадобится я доберусь и до вас тоже!
— Все смахивает на то, что вы уже нашли меня. Кто мне звонил по телефону до вас?
— Это не входит в условия нашей сделки. Я просто хочу, чтобы вы вникли в ситуацию.
— Думаю, что уже вник, и еще как, Паркер! Поверьте, если вам удастся досрочно закончить карьеру Бронсона, вам пожизненно обеспечены мои восхищение и уважение. У меня в дальнейшем будет не больше желания перейти вам дорогу, чем обменяться рукопожатием со скорпионом.
Паркер сделал знак Фэйрфаксу подойти ближе. В трубку же, чеканя слова, произнес:
— Повторите еще раз просто и ясно: если я достаю Бронсона, то что?
Он протянул трубку Фэйрфаксу. Они оба услышали, как голос вдалеке ответил:
— Если вы достанете Артура Бронсона, мистер Паркер, наша организация никогда больше не побеспокоит вас.
Паркер опять поднес микрофон трубки к своим губам и заявил:
— Вот и хорошо! Пока, мистер Карнс.
— Пока, мистер Паркер! И удачной вам охоты!
Паркер положил трубку, обернулся к Фэйрфаксу:
— Ну?
Фэйрфакс пригладил усы.
— Я всегда восхищался Карнсом, — ответил он. — И никогда не любил Бронсона. Ты найдешь его в Буффало. Он отсиживается в доме своей жены, пока тебя не найдут. Делавер, 798, фасадом к парку.
— Ладушки, Фэйрфакс! А теперь слушай! Что, если тебе придет в голову предупредить Бронсона?
— Такое исключается, можешь положиться на меня.
— Нет, скажи, что будет, если все-таки такое вдруг произойдет? Тогда ведь мне придется признаться, что это ты рассказал, где его искать. А ведь Бронсон не пожелает слушать никаких объяснений и оправданий.
— Я не собираюсь предупреждать его.
— А как насчет твоих телохранителей? Сможешь ли ты заставить их держать язык за зубами по поводу событий сегодняшней ночи?
— Они работают на меня, а не на Бронсона.
— Хорошо. — Паркер прошел к двери холла и открыл ее.
— Ну что ж, тогда прощай, Фэйрфакс.
— Прощай!
Паркер спустился на лифте и вышел на улицу. Он отправился на Пятую авеню. Прямо перед ним был Центральный парк, и его “олдс” нелегально притулился в неположенном месте за поворотом. Паркер отодрал зеленую квитанцию на штраф, налепленную на ветровом стекле под “дворником”, порвал ее надвое и бросил клочки в сток для воды в кювете. После чего сел за руль. Так... Сначала на Скрэнтон, чтобы забрать Генди Мак-Кея, если у Генди появится желание явиться на встречу, а затем прямым ходом в Буффало.
Часть третья
Глава 1
Медленно, плавно и тихо рядом с парком в позднем утреннем свете катили два черных “кадиллака”, образуя конвой, который на строго выверенном расстоянии и скорости двигался по черному покрытию улицы. Пятна солнечного света, просачиваясь сквозь ветви примыкающих к улице деревьев парка, отражали огни светофоров на полированном хроме.
Восседая в одиночестве на заднем сиденье второго “кадиллака”, Артур Бронсон мрачно жевал сигару и с отвращением взирал на прекрасный наступающий день. Воздух в конце ноября был сухим, чистым и прохладным — позднее ноябрьское солнце станет более ярким и блестящим. Немного пестро расцвеченной осенними красками листвы все еще оставалось на деревьях, росших с краю парка, и она несколько оживлял по-осеннему мрачные ветви и стволы.
“Это место — сущий ад, чтобы оказаться здесь в ноябре”, — думал Бронсон, размышляя о Лас-Вегасе. Он оглянулся, увидел дом своей жены и опять подумал: “Сущий ад это место, чтобы торчать здесь в ноябре. Да и в любое время года здесь сущий ад”.
Это был чудовищно большой каменный дом, выходящий фасадом на парк. Двадцать одна комната, высокие узкие окна, три этажа, четыре лестницы — все это невозможно было обозреть. Провести телефон, электричество и оштукатурить жилище стоило целое состояние. Покупка статуй, чтобы наполнить имеющиеся ниши, и картин для всех стен тоже влетела ой в какую копеечку. А еще и ковры на пол! Да добрую половину мебели, чтобы придать хоть мало-мальски современный вид, тоже пришлось приобретать не задешево! И все ради чего? Ради жилища, в котором он обитал не более трех месяцев в году, если, конечно, не случалось ничего экстраординарного.
Но Уилла хотела иметь этот дом. Она была уроженкой Буффало, девчонкой с задворок Кивик-Центра, где покосившиеся домишки лепятся на невзрачных улочках, и владеть одной из этих каменных громадин возле парка всегда было ее заветной мечтой, сколько она себя помнила. А все, что Уилла хотела по-настоящему, — что бы то ни было, — Артур Бронсон шел и приобретал для нее.
Ему было пятьдесят шесть лет. Он родился в Балтиморе за семь лет до Первой мировой войны и за четырнадцать до введения “сухого закона”. В четырнадцатилетнем возрасте Бронсон уже водил грузовик со спиртным, в двадцать лет руководил кассой от нелегальной торговли крепкими напитками в северо-западной части Вашингтона, а в двадцать семь входил в четверку самых влиятельных людей подпольного синдиката по сбыту и поставке спиртного от Балтимора до Вашингтона. Правда, в тот же год “сухой закон” был наконец отменен. В тридцать два он являлся самым влиятельным человеком в черном бизнесе на всей этой территории, а в тридцать девять — членом национального комитета синдиката от Средне-Восточных штатов. Бронсон стал председателем комитета в сорок семь лет и удерживал за собой этот пост последние девять.
Его крыша была безупречной. Бронсон числился старшим партнером фирмы в Буффало, занимающейся консультациями по вопросам капиталовложений, где всеми делами заправил младший партнер. Являлся членом совета директоров трех банков: двух в самом Буффало и одного в Кенморе, пригороде — Бронсон был членом сельского клуба, входил в благотворительную организацию бизнесменов, считался добропорячным прихожанином и ходил в церковь, расположенную за 4 квартала от его дома в Буффало. Его декларация о доходах и уплата налогов никогда еще не доводили Бронсона до тюрьмы за их сокрытие или уклонение. В свои пятьдесят шесть он был среднего роста, фунтов на двадцать тяжелее, чей следовало, а в черных волосах заметно проглядывала седина. Лицо было широким и малость одутловатым, но все еще сохраняло следы былой привлекательности. Бронсон производил впечатление солидного гражданина, удачливого бизнесмена, возможно, излишне сурового работодателя, но, тем не менее, вполне заслуживающего уважение человека.
Уилла под стать мужу производила впечатление, была респектабельной дамой. В 1930 году, когда он женился на ней она была посредственной певичкой, выступавшей с неплохим джазом, но вскоре после замужества ей удалось приобрести такой лоск и такие хорошие манеры, что казалось, будто она никогда и не жила какой-то иной жизнью. Теперь ей исполнилось пятьдесят два года; пухлая, велеречивая матрона, любящая бабушка, постоянно названивающая своей замужней дочери в Сан-Хосе, чтобы узнать, как чувствуют себя два внука. Эта каменная громадина служила ей домом все двенадцать месяцев в году. Ее муж мог постоянно отсутствовать, не бывая месяцами в Буффало. Нью-Йорк, Лас-Вегас, Мехико Сити, Неаполь и другие года были временным его прибежищем, но эта груда камней стала домом Уиллы, и она неизменно оставалась здесь.
Он не был домом ее мужа, избегавшего его, насколько это было возможно. Бронсон не любил это жилище — чересчур большое, чопорное, очень пустое, промозглое и слишком далекое от жизни. Он предпочитал удобные номера в отелях с террасами, выходящими к бассейну или на море, отдавая предпочтение хрому и красной коже. Когда доходило до секса, то предпочитал холеную интеллигентную стодолларовую шлюху на белом кожаном диване пухлой бабушке, обитающей в махине из камня в Буффало; и ему приходилось содержать одновременно и хорошую шлюху, которая получала от него сто долларов за сеанс, и пухлую бабушку, получившую от Бронсона дом за сто тысяч баксов.
Передний “кадиллак” вполз на подъездную дорожку и остановился. В машине сидело четверо мужчин, и из окон пристально рассматривали все вокруг, наблюдая за дорожным движением и пешеходами. Второй “кадиллак” с вооруженным шофером — цветным — и Бронсоном, в одиночестве сидящим на заднем сиденье, свернул на подъездную дорожку, словно вылизанный до блеска танк. Только после того, как он миновал живую изгородь, другой “кадиллак” выкатился на улицу и свернул за угол. Для неискушенного взгляда между этими двумя “кадиллаками” не было никакой связи. Подъездная дорожка с черным покрытием петляла вдоль фасада дома и затем сворачивала к гаражу, сбоку здания. Шофер остановил “кадиллак” напротив передней двери дома и выскочил, чтобы открыть дверцу машины для Бронсона. Когда тот выбрался наружу шофер спросил:
