Ричард С. Пратер
Тела в Бедламе
Глава 1
Это были бедлам, вавилонское столпотворение, тысяча и одна ночь, слитые воедино, и посредине — обнаженная леди Годива, правда без лошади.
Объединенные Нации Голливуда, украшенные масками, туниками, шальварами, обтягивающими трусиками с поясами, веселились под девизом: «За лучшие отношения со служащими», столпившись на приеме студии «Магна» по случаю выпуска эпохальной картины, которую все скоро смогут посмотреть в своем кинотеатре.
Камеры перестали снимать сегодня после полудня последний супербоевик «Магны» под названием «Плачь, плачь», и сейчас это событие отмечалось грандиозным кутежом.
Что делал я? Я наблюдал за леди Годивой.
Вполне естественно. Почти все здесь были одеты в какие-нибудь костюмы, кроме этой леди, которая совсем не была леди. Я не мог бы вам сказать, кто она. Она была в маске, закрывавшей все лицо, а я не знал ее настолько хорошо.
Я тоже был в маске, но она не помешала многим узнать меня. Во мне шесть футов два дюйма роста и двести четыре или двести пять фунтов, так что я возвышаюсь над большинством парней в толпе. Да и ни одна маска тут не помогла бы. Из-под нее высовывался мой перебитый нос, а над ней виднелись белые брови домиком — до середины они вздергивались вверх, а потом, словно в припадке, валились вниз; их кончики были похожи на согнутые из булавок рыболовные крючки. Мои блондинистые, почти белые волосы, которые я всегда подстригаю коротко, оставляя не больше дюйма, торчали из-под надетой набекрень шляпы под стать моему костюму и выдавали меня любому мало-мальски знакомому. А тут, судя по всему, меня знали многие, хотя я и не мог узнать их в маскарадных нарядах.
Я родился в Лос-Анджелесе тридцать лет назад и провел здесь и в Голливуде большую часть жизни, за исключением четырех лет службы в морской пехоте во время недавней войны.[1] Я вырос как бы рядом с киноиндустрией и близко познакомился со многими парнями и девицами Голливуда, начиная с людей посторонних для кино и кончая самим Гарри Фелдспеном, главой студии «Магна». Это объясняло, почему частный детектив присутствовал на киношном балу.
Я открыл свое агентство — «Шелдон Скотт. Расследования» — в центре Лос-Анджелеса сразу после того, как счастливо распрощался с морской пехотой США. После нескольких унылых месяцев дела пошли в гору, и я стал зарабатывать достаточно, чтобы платить налоги. Около года назад я выполнил одно поручение Фелдспена, поэтому он вспомнил обо мне и пригласил. Он сам позвонил мне и сделал «неофициальное» предложение посетить вечеринку.
Вместо того чтобы устроить прием на съемочной площадке или в здании студии, «Магна» организовала костюмированный бал в огромном особняке Фелдспена в Лос-Анджелесе. С его благословения, естественно. И сейчас я стоял у бара, втиснутый между монтажером Полом Кларком и гримером Ирвом Сили.
В Поле Кларке около пяти футов десяти дюймов, он крепко сложен, у него почти квадратное лицо и нос Боба Хоупа.[2] На загорелом лице выделяются настороженные карие глаза. Кларк — мой приятель, с которым я изредка общался последний год, когда бывал на студии. С Ирвом Сили я знаком уже четыре или пять лет. Он невысокий — около пяти футов шести дюймов, но недостаток роста с лихвой восполняется животом. Сам я Ирва не спрашивал, но держу пари, что он шьет брюки на заказ и они едва ли не одинаковой ширины и длины. Однако выглядит он всегда весьма опрятно и улыбается очень сердечно.
У бара я заметил, как мне показалось, четверых-пятерых знакомых: двоих из техперсонала, одного режиссера, одного или двух операторов и кинозвезду-«ковбоя». Последний, как и леди, был без лошади, но никто не обращал на это внимания — детишки уже спали в своих кроватках.
Леди Годива приближалась к состоянию полной раскованности. Почти все стоявшие у бара, кроме меня, пропустили это зрелище.
— Ирв, — проговорил я, — и ты, Кларк, не оглядывайтесь, но…
Ясно, они оглянулись. Кларк присвистнул сквозь зубы:
— Фью! Она, видать, перебрала. Ее заберут, а жаль.
Ирв сказал:
— Чем-то она мне знакома, Шелл.
Не глядя на него, я ухмыльнулся:
— Кончай хвастаться.
— Кто хвастается? Она и ведет себя знакомо. Любопытно, кто бы это мог быть?
Я покачал головой и залпом осушил стакан. Она могла быть кем угодно. Все присутствующие в огромном особняке — а нас насчитывалось здесь на вечеринке около трехсот — были в масках, которые не разрешалось снимать до полуночи. Это правило, видимо, не распространялось на костюмы.
Поскольку я был приглашен на маскарад, я отказался от своей обычной униформы частного сыщика — двубортного синего габардинового костюма — и напялил на себя то, что парень в пункте проката назвал точной копией парадного мундира Канадской королевской конной полиции. И хоть на мне была маска, чувствовал я себя чертовски глупо. Когда я подошел к бару, Ирв и Пол, выпивавшие вместе, узнали меня без труда, но ради шутки представились мне. Когда я объяснил, что нахожусь тут по личному приглашению Фелдспена, пришел развлекаться, а не нарушать их рэкет, мы по-дружески пропустили по стаканчику. Однако сейчас наблюдать за леди Годивой было гораздо забавнее, чем просто пить.
Наконец пара счастливчиков перехватила ее со словами «Детка, сядь на своего коня» и поспешно вывела из бального зала, в котором собралось большинство из нас. Мне так и не удалось узнать, куда ее увели.
Кларк повернулся к нам, сделав весьма своевременное предложение:
— До дна! — И добавил: — Я праздную.
— И что же ты празднуешь? — спросил я.
— Меня повысили — теперь я старший монтажер. Два дня. Черт, только благодаря этому я здесь — иначе мне пришлось бы работать. Все остальные заняты монтажом новой картины.
Он имел в виду, что они режут и клеят последние кадры фильма «Плачь, плачь». Мне это не кажется особо интересной работой, но я ведь не специалист. Я только знаю, что они убирают кусок тут, добавляют там, состыковывают и сращивают кадры, монтируют все картину и отправляют ее на рекламный показ.
Во всяком случае, годился любой повод для выпивки. Не то чтобы мы нуждались в поводах. Или даже в выпивке. Мы и так поглощали без всякого ограничения бесплатные и высококачественные напитки. Поэтому мы трое осушили еще по большому стакану, повернувшись спиной к бару и разглядывая публику.
Я многозначительно, но пока безответно поглядывал на одну девицу. Она была в серебряной маске, которая закрывала все ее лицо от лба до губ. И очень хорошо, что она оставляла открытым ее рот — было бы преступлением прятать такие губы. Полные, роскошной формы, они выпячивались так соблазнительно, словно жарко шептали: «Поцелуйте меня». И меня все больше разбирало любопытство: каковы ее глаза, скулы, нос?..
В остальном она была восхитительной и чуть загадочной. Загадочная часть скрывалась под плотной развевающейся юбкой голубого цвета на широких обручах, которые напрочь отбивали охоту танцевать с ней. Восхитительной была блузка с вырезом, достаточно низким, чтобы, напротив, возбуждать охоту.
Она была одета южной красавицей. Интересно, если на юге встречаются подобные красотки, почему я еще не переселился в Атланту? Я уже решил было подойти и спросить ее про это, когда Ирв Сили ткнул меня локтем в бок.
— Посмотри-ка вон на того типа, — прогрохотал он. А грохотал он потому, что голос его, казалось, исходил прямо из огромного живота, в котором места хватало не только для грохота, но и для эха. Он кивнул в сторону крупного парня, приблизившегося к бару в нескольких футах от нас.
Я назвал его крупным не потому, что сам недостаточно крупный, просто парень был на пару дюймов выше и на тридцать фунтов тяжелее меня. И крепкого сложения.
— Чего на него смотреть? — спросил я Ирва.
— Это Брэйн. Роджер Брэйн. Неужели ты не знаешь этого подонка?
— Смутно, только по имени. Никогда с ним не сталкивался. У него что-то вроде мастерской на Стрипе?
— Верно. Художник. Очень художественный художник. И самая паршивая вонючка, которую я когда-либо встречал.
Я поморщился. Ирв говорил довольно громко, а Брэйн стоял всего в нескольких шагах от нас.
Пол Кларк повернулся к нам, затеребил пальцами свой длинный заостренный нос и громко сказал:
— Ирв, ты ошибаешься: Брэйн ублюдок. Знаешь, почему? Потому что он, — Пол заговорил еще громче, — самый большой сукин сын в Голливуде! А уж где-где, а тут хватает сукиных сынов!
Брэйн медленно обернулся. Его маска была сдвинута на лоб. Он не желал играть по правилам, как все остальные, он хотел отличаться от других. Поэтому — и, конечно, по его габаритам — его сразу узнали мои собутыльники. Одет он был итальянским аристократом эпохи Возрождения и походил на цветную пленку «Техноколор». На нем были голубой жакет с буфами на рукавах, трико винного цвета, обтягивающее его длинные ноги, и черный плащ на серой подкладке. Плащ был закреплен на шее и плечах и свисал до пола. Украшенная драгоценными камнями рукоятка длинного кинжала торчала из ножен на левом боку.
