– в следующий раз я не буду к тебе добр, я не пожалею тебя, ибо ты не жалеешь меня. Поняла?
Девочка мямлит в ответ бессвязное согласие и поднимается на локтях.
– Ты отпущена? – Мужчина давит на хрупкие плечи. – Я разрешал?
– Простите, Отец.
– Я прощаю. Но простишь ли ты себя сама?
И он в наваждение отпечатывает ремень в третий раз. Вновь по спине.
Содрогаюсь вместе с девочкой. Дрогнувшая в руках бутыль оставляет липкое пятно на ковре. Смотрю на Поночку, а затем на рыжий пустырь за окном и конвой, что поднимает в танце песок.
– Луна? – зовёт меня голос.
Проходит немало времени. Мамочка восседает в соседнем кресле, а Отец докуривает сигарету. Я принимаю стакан – осушаю: вязко.
– Зачем ты так? – спрашиваю я. – Никакой проступок не заслуживает насилия.
– Хочешь поспорить с Хозяином Монастыря? – шмыгает Ману. Громко. Громко, потому что осуждение равно наказуемо.
– Хочешь спросить, зачем я так с тобой? – парирует мужчина. – Почему жалею тебя, а других воспитываю как следует? Это ты хотела спросить, Луна? Или почему девочка не заслужила аналогичного к тебе отношения…?
Следовало молчать…
Я видела, что Отцу не нравилось наказывать – то его будоражило и угнетало, однако заданную однажды планку потребно держать и шагнуть обратно не получится. Вступаться за иных послушниц я не имею право, иначе кто-то из нас (я у девочек или девочки у меня) что-то переймёт.
– Прости, – киваю я. – Урок усвоен, можешь не повторять.
– Слуги топят бани, – говорит Хозяин Монастыря. – Найти себе подружку для купаний, а вечером приходи в примерочную. Швейки почти закончили твой наряд для скорого торжества.
Мужчина
– Жизнь состоит из возможностей. И не только реализованных, Мамочка. Упущенные равно считаются, – говорю я.
– Что ты чувствуешь в компании этой девочки? – наперерез спрашивает Ману.
– Словно последних двух десятков лет не было.
– Она заглушает твой опыт или оттеняет его?
– Она встаёт рядом. Она является его продолжением, эти мысли не дают покоя. А знаешь, – и я покидаю кресло, – забудь. Мне показалось. Просто хорошенькое личико немного свело с ума, с кем не бывает. Чем старше, тем слаще оседаемый на устах мёд. Не беспокойся.
Склоняюсь к женщине и накручиваю одну из её прядей.
– Мы давно не уделяли время друг другу.
– Обойдёшься, Отец, – улыбается Ману. – Не забывай: на мне заботы послушниц, а чем ближе Шоу, тем больше волнений в их головах. Девочки переживают, переживаю и я.
Соглашаюсь и припаиваюсь губами к виску.
– Я конкуренции не потерплю, малыш, – бросает женщина и уворачивается от поцелуя.
– О чём ты, Ману? Моя Мамочка вне конкуренции. Ни одна послушница, ни одна богиня – никто из них никогда не встанет ровней тебе, не будет так желаем и прекрасен.
Холодный взгляд не тает под жаром речей.
– Сейчас ты думаешь о птичке, я вижу.
– Хватит тебе… – прошу я и касаюсь нарумяненных щёк.
Ману отстраняется и говорит:
– Ластишься, папочка, чтобы справить нужду, а сам в своих мыслях держишь талию фарфоровой куклы с белой кожей. Лучше скажи, кто её купит?
– Нам прекрасно известно! – восклицаю я и резво отхожу, тянусь к портсигару и высвобождаю табачного пленного.
– Скажи это себе, папочка. Напомни. Подумай.
Девочка
Вечером Хозяин Монастыря приносит мою одежду для наступающего торжества: встряхивает платье – алая ткань разрезает воздух и подол ударяется о щиколотки. То удивляет, ведь послушницы ходят в более откровенных нарядах.
– Примерь, – велит мужчина и, вложив одежды в мои руки, отступает.
Я раздеваюсь – нехотя.
– Поторопись, у меня мало времени, – зудит властный голос.
Медленно распахиваю пуговицы на груди и глаза на мужчину, что не желает отворачиваться.
– Луна, я перевидал сотни женщин, и меня ты удивишь, если только покажешь третью грудь. И то не факт, – причитает Хозяин Монастыря, на голое тело никоим образом не реагируя. Глупо было даже допускать эту мысль…
– А если ты захочешь меня? – с вызовом бросаю я и ступаю в новое платье.
– Захотеть тебя я могу и в мешке из-под картофеля. Не думай, что закрывающая половину тела тряпка способна удержать. В этом природа мужчин: нам нравится раздевать, нам нравится представлять, что сокрыто Под.
Шутка оборачивается против.
Поправляю рукава и юбку в пол; остаётся застёжка – на спине. Прошу помочь, и мужчина, прежде чем подойти, сдергивает белое полотно с огромного зеркала перед нами. Взглядом упираюсь в саму себя. До монастырских девочек далеко. Они аппетитные, с изгибами и формами – я же беспредельно тощая (Ману, недовольно посмотрев на меня, сказала кухарке: «Откормить»). Они обращаются с уважением и смотрят тепло – я же с холодом и исподлобья. Они хвастаются аккуратной, напитанной маслами, кожей – я же отталкиваю бледностью.
– Выглядишь…превосходно, – пришёптывает Хозяин Монастыря.
И прячется за моей спиной, а пальцы его стягивают ткань, после чего ловко сцепляют пару пуговиц и петель. Алая ткань взбирается от пят и до пояса на талии, проползает до закрытого – плотно-плотно – горла и уходит в узкие рукава, которые к запястьям принимают форму пышных воланов.
Я удивлена выбором Ману (а, кажется, она подбирает одежду для девочек).
Хозяин Монастыря смотрит на мою спину – вижу то в отражении; гладит кожу – через ткань – и – опосля – подбирает волосы и перекидывает их на одно плечо. Голая шея выступает полотном, его губы – мазками кисти. Он прижимается ко мне и тяжело вздыхает. Я всё ещё смотрю на красивое отражение некрасивых людей. А его поцелуй – мягок и приятен. И так долог. Собирает кожу, влагу на ней, соль. Целует и говорит:
– Убирайся.
Голос мужчины скользит вместе с руками.
– Убирайся, Луна.
Толкает меня в спину. Шаг-второй; пьяные, не пившие глаза гонят прочь. Злое лицо велит впредь не появляться. Я растерянно выбегаю из комнаты и, едва сдерживая слёзы, врезаюсь в Ману.
– Птичка! – восклицает женщина. – Как хороша! Тебя что-то расстроило? Кто-то? Бо, я ведь думала об этом…Другие девочки подобных платьев не встречали. Их удел – короче и меньше, твоя же красота требует тайны и фантазии. Кто обидчик?
И следом выходит Хозяин Монастыря. Он впаивается недовольным взглядом в Мамочку, скрипит на старом наречии и рассекает коридор дальше. Ману не без акцента швыряет в ответ ему грязь (слышно по интонации) и обнимает меня за плечи.
– Луночка, не обращай на него внимания. Ты всё должна понимать сама.
– Понимаю, – соглашаюсь со всхлипом и жмусь к стянутой в корсете материнской груди.
– Самой нравится? – на пущенный взгляд и согласный
